Саги, рассказы, песни Северных народов.

  • Автор темы Автор темы Тиваз
  • Дата начала Дата начала
  • Просмотры Просмотры

Тиваз

Житель Должность: Хранитель Миф
*Тиваз вошел в зал мифологии. Его попросил поведать те легенды и саги, что сложили предки его. Саги услышанные им в землях, по которым проходил он вместе с армией Конунга.*
-Сегодня я расскажу вам Сагу, что сложили на островах Британских, на коих воевал я. Беовульф название Саги.

1

Истинно! исстари

слово мы слышим

о доблести данов,

о конунгах датских,

чья слава в битвах

была добыта!

Первый – Скильд Скевинг,

войсководитель,

не раз отрывавший

вражьи дружины

от скамей бражных.

За все, что он выстрадал

в детстве, найденыш,

ему воздалось:

стал разрастаться

властный под небом

и, возвеличенный,

силой принудил

народы заморья

дорогой китов

дань доставить

достойному власти.

Добрый был конунг!

В недолгом времени

сын престола,

наследник родился,

посланный Богом

людям на радость

и в утешение,

ибо Он видел

их гибель и скорби

в век безначалия, –

от Вседержителя вознаграждение,

от Жизнеподателя благонаследие,

знатен был Беовульф,

Скильдово семя,

в датских владениях.

С детства наследник

добром и дарами

дружбу дружины

должен стяжать,

дабы, когда возмужает,

соратники

стали с ним о бок,

верные долгу,

если случится война, –

ибо мужу

должно достойным

делом в народе

славу снискать!

В час предначертанный

Скильд отошел,

воеводитель

в пределы Предвечного. –

Тело снесли его

слуги любимые

на берег моря,

как было завещано

Скильдом, когда еще

слышали родичи

голос владычный

в дни его жизни.

Челн крутогрудый

вождя дожидался,

льдисто искрящийся

корабль на отмели:

там был он возложен

на лоно ладейное,

кольцедробитель;

с ним же, под мачтой,

груды сокровищ –

добыча походов.

Я в жизни не видывал

ладьи, оснащенной

лучше, чем эта,

орудьями боя,

одеждами битвы –

мечами, кольчугами:

всё – самоцветы,

оружие, золото –

вместе с властителем

будет скитаться

по воле течений.

В дорогу владыку

они наделили

казной не меньшей,

чем те, что когда-то

в море отправили

Скильда-младенца

в суденышке утлом.

Стяг златотканый

высоко над ложем

на мачте упрочив,

они поручили

челн теченьям:

сердца их печальны,

сумрачны души,

и нет человека

из воинов этих,

стоящих под небом,

живущих под крышей,

кто мог бы ответить,

к чьим берегам

причалит плывущий.



2

Долго правил

твердыней данов

Беовульф датский,

народоводитель

Скильдинг, наследник

единодержца,

пока не сменил его

сын его, Хальфдан

славный, что властил

до самой смерти. –

И в старости Скильдинг

бойцом был отменным.

Родилось на землю

от Хальфдана четверо:

Херогар, Хродгар,

Хальга Добрый

и дочь, которая,

слышал я, стала

подругой Онелы

в опочивальне,

супругой Скильвинга,

конунга шведского.

Хродгар возвысился

в битвах удачливый,

без споров ему

покорились сородичи,

выросло войско

из малой дружины

в силу великую.

Он же задумал

данов подвигнуть

на труд небывалый:

хоромы строить,

чертог для трапез,

какого люди

вовек не видывали;

там разделял бы он

со старыми, с юными

все, чем богат был

по милости Божьей, –

только земля неделима

и войско едино.

Слышал я также,

по воле владыки

от дальних пределов

народы сходились

дворец возводить

и воздвигли хоромы

в срок урочный,

а тот, чье слово

было законом,

нарек это чудо

Палатой Оленя,

именем Хеорот;

там золотые

дарил он кольца

всем пирующим.

Дом возвышался,

рогами увенчанный;

недолговечный,

он будет предан

пламени ярому

в распре меж старым

тестем и зятем –

скоро нагрянули

зло и убийство.

Тут разъярился

дух богомерзкий,

житель потемков,

который вседневно

слышал застольные

клики в чертогах:

там арфа пела

и голос ясный

песносказителя,

что преданье

повел от начала,

от миротворенья;

пел он о том,

как Создатель устроил

сушу – равнину,

омытую морем,

о том, как Зиждитель

упрочил солнце

и месяц на небе,

дабы светили

всем земнородным.

и как Он украсил

зеленью земли,

и как наделил Он

жизнью тварей,

что дышут и движутся.

Счастливо жили

дружинники в зале,

пока на беду им

туда не явилось

ада исчадие:

Гренделем звался

пришелец мрачный,

живший в болотах,

скрывавшийся в топях,

муж злосчастливый,

жалкий и страшный

выходец края,

в котором осели

все великаны

с начала времен,

с тех пор, как Создатель

род их проклял.

Не рад был Каин

убийству Авеля,

братогубительству,

ибо Господь

первоубийцу

навек отринул

от рода людского,

пращура зла,

зачинателя семени

эльфов, драконов,

чудищ подводных

и древних гигантов,

восставших на Бога,

за что и воздалось

им по делам их.



3

Ночью Грендель

вышел разведать,

сильна ли стража

кольчужников датских

возле чертога,

и там, в покоях,

враг обнаружил

дружину, уснувшую

после пиршества, –

не ждали спящие

ужасной участи, –

тогда, не мешкая,

грабитель грозный,

тать кровожорный

похитил тридцать

мужей-воителей,

и, с громким хохотом

и корчась мерзостно,

вор в берлогу

сволок добычу,

радуясь запаху

мяса и крови.

Лишь на рассвете

открылись людям

следы побоища

и сила Гренделя, –

был после пиршества

плач великий!

Скорбь огласила

утро стенаньями;

муж безупречный

сидел неутешен –

горе страшное,

слишком тяжкое! –

след проклятого

гостя видев,

он оплакивал,

конунг, павших

в неравной схватке.

Но не успели

даны опомниться:

ночь наступила,

и враг ненасытный,

в грехе погрязший,

опять набег

учинил убийственный;

не раз случалось

людям в ту пору

искать ночлега,

стелить постели

вдали от высокой

дворцовой кровли,

ибо враг кровожаждущий

в этом доме бесчинствовал,

и, спасаясь от недруга,

уходили воины

прочь от места опасного;

он один одержал

верх над множеством

и остался, злокозненный.

в доме конунга

беззаконным хозяином;

и надолго чертог

обезлюдел.

Так двенадцать зим

вождь достойный,

друг Скильдингов,

скорби смертные

и бесчестье терпел

и печали неисчислимые.

И слагались в то время

по всей земле

песни горестные,

но правдивые

о том, как Грендель

войной на Хродгара

год за годом

злосердый ходит,

и нет предела

проклятой пагубе,

не ищет враг

замирения с данами,

не прекращает

разбоя кровавого,

цену крови

платить и не думает,

мужа знатного

даже золотом

у злодея не выкупить.

Так преследовал

датских ратников

призрак дьявольский,

ждал юных в засадах

и старых воинов

рвал на части,

из топей туманных

являлся ночью, –

кто знает, откуда

приходят скитальцы,

причастные тайн

самой преисподней! –

и множил муки

богоотверженец;

светлый Хеорот

стал пристанищем

полночной нечисти –

только места высокого,

освященного Богом,

не касался поганый,

не смел осквернять

трона кольцедарителя.

Такое Скильдингу

на долю выпало

горе долгое.

Сидели знатные,

судили мудрые,

в совете думали,

как бы вернее

людей избавить

от страшной участи;

молились идолам,

душегубителям,

и, воздавая им

жертвы обетные,

просили помощи

и подкрепления –

то суеверие,

обряд языческий,

то поклонение

владыке адскому!

Был им неведом

Судья Деяний,

Даритель Славы,

Правитель Неба,

не знали Бога,

не чтили Всевышнего.

Горе тому,

кто нечестьем и злобой

душу ввергает

в гееннский огонь, –

не будет ему

послабления в муках!

Но благо тому,

кто по смерти предстанет

пред Богом

и вымолит у Милосердного

мир и убежище

в лоне Отца!



4

Не было роздыха

сыну Хальфдана

в его несчастьях,

не мог всемудрый

осилить пагубу.

горе страшное,

слишком тяжкое,

напасть ночную,

людей постигшую

в его державе.

Услышал весть

о победах Гренделя

храбрец гаутский,

дружинник Хигелака –

он был сильнейшим

среди могучих

героев знатных,

статный и гордый;

и приказал он

корабль надежный

готовить в плавание:

там, за морем,

сказал, найдем мы,

за лебединой дорогою,

конунга славного,

но бедного слугами!

Людей не пугала

затея дерзкая,

хотя и страшились

за жизнь воителя,

но знаменья были

благоприятные.

Тогда собрал он,

ратеначальник,

в дружину гаутов

наихрабрейших,

товарищей верных,

числом четырнадцать,

и, сам пятнадцатый,

опытный кормчий,

повел их к морю,

к пределам суши.

Время летело,

корабль в заливе

вблизи утесов

их ждал на отмели;

они вступили

на борт, воители, –

струи прилива

песок лизали, –

и был нагружен

упругоребрый

мечами, кольчугами;

потом отчалил,

и в путь желанный

понес дружину

морской дорогой

конь пеногрудый

с попутным ветром,

скользя, как птица,

по-над волнами, –

лишь день и ночь

драконоголовый

летел по хлябям,

когда наутро

земля открылась -

гористый берег,

белые скалы,

широкий мыс,

озаренный солнцем, –

они достигли

границы моря.

Ладья их на якоре

стояла в бухте;

герои гаутские

сошли на берег,

блестя кольчугами,

звеня мечами,

и возгласили

хвалу Всевышнему,

что ниспослал им

стезю безбурную.

Тогда с утеса

дозорный Скильдингов,

страж побережья,

следил, как ратники

во всеоружии,

в одеждах битвы

над бурунами

проходят по сходням;

дивился витязь

гостям незваным,

и прямо к ним он

коня направил,

служитель Хродгара,

и древком ясеневым,

копьем потрясая,

спросил пришельцев: –

"Кто вы,

закованные в броню,

покрывшие головы

железными шлемами,

судно грузное

по мелководьям

сюда приведшие

из океана?

Давно храню я

наши границы,

поморье датское

от злонамеренных

морских разбойников,

но не упомню,

чтобы чужая

дружина вышла

на этот берег

так, без опаски.

без дозволения

моих сородичей,

власть предержащих.

И я ни в жизни

не видел витязя

сильней и выше,

чем ваш соратник –

не простолюдин

в нарядной сбруе. –

кровь благородная

видна по выправке!

Но я обязан

узнать немедля

ваш род и племя,

дабы вошли вы

в пределы датские

не как лазутчики.

Вы, чужеземцы,

морские странники,

поторопитесь! –

я жду ответа,

я должен сведать,

откуда вы

и почто явились!"



5

Воеводитель

ему ответствовал,

раскрыл сокровищницу

слов благородных:

"Мы все от семени

мужей гаутских,

наш конунг – Хигелак,

его дружина – мы.

Воитель мудрый,

всеземнознатный

отец мой, Эггтеов,

состарясь, умер,

покинул землю, –

тому немало

минуло зим, –

но имя славное

доныне знаемо

под этим небом.

Не злые мысли

ведут нас к датскому

народоправителю,

к сыну Хальфдана, –

так помоги нам

добрым советом! –

и мы не скроем

от высокородного

помыслов наших,

о коих скоро

и ты узнаешь.

Молва разносит, –

скажи, то правда ли? –

что будто некая

тварь неведомая

тревожит Скильдинга,

датчан ночами

исчадье мрака,

злобесный призрак,

в набегах яростных

губит и грабит.

От всей души я

хотел бы Хродгару

помочь советом,

дабы избавить

его от бедствия,

дабы вернулось

благополучие

в его державу,

дабы утихли

волны печалей,

не то вовеки

страх и злосчастие

с ним пребудут,

покуда не рухнут

стропила и кровля,

пока стоят

на холме хоромы".

С коня ответил

отважный всадник,

сказал дозорный:

"И сам ты знаешь,

что должно стражу –

щитоносителю

судить разумно

о слове и деле.

Я вижу ясно,

с добром вы к Скильдингу

путь свой правите,

и вам тореную

тропу, кольчужники,

я укажу;

а людям велю я

этот свежесмоленый

корабль охранять

и беречь от недругов;

пускай на песке

дожидает спокойно

древо морское

доброго кормщика;

вновь полетит

змееглавый по хлябям,

неся восвояси

хозяина славного,

к землям гаутским,

а с ним и дружинников –

тех, кого в битве

Судьба упасет".

Двинулась рать

(корабль остался,

причаленный к берегу,

широкогрудый,

на тяжком якоре);

ярко на шлемах

на островерхих

вепри-хранители

блистали золотом.

Так за вожатым

спешила дружина

мужей войнолюбых

широкой дорогой, –

и вдруг перед ними

в холмах воссияла

златослепящая

кровля чертога,

жилища Хродгара:

под небом не было

знатней хоромины,

чем та, озарявшая

окрестные земли.

Узрели славу

твердыни престольной

щитоносители;

страж, указав им

путь прямохожий,

коня направил

обратно к морю,

и молвил ратник:

"Теперь идите.

Отец Вседержитель

да будет с вами!

Дай Бог вам силы

в грядущих сражениях!

А я возвращаюсь

хранить границу

от недругов наших!"



6

На пестрые плиты,

на путь мощеный

толпа ступила

мужей доспешных

в нарядах ратных,

в кольчугах, звенящих

железными кольцами,

прочными звеньями, –

войско блестящее

шло ко дворцу.

Там, под стеной,

утомленные морем,

они сложили

щиты широкие

в ряд на лавы -

раскатом грянули

их нагрудники;

там же составили

копья из ясеня

вместе с мечами –

бремя железное,

вооружение

морестранников.

Тут страж-привратник,

воитель гордый,

спросил пришельцев?

"Откуда явились

щиты золоченые,

кольчуги железные,

грозные шлемы,

длинные копья?

Немало у Хродгара

я, глашатай,

встречал иноземцев,

но столь достойных

не видел! Надеюсь,

не ради прибежища,

как изгнанники,

но ради подвигов

пришли вы к Хродгару!"

Вождь гаутов

ему ответил,

стойкий в битве,

статный под шлемом,

такими словами:

"Из дома Хигелака

веду соратников

я, воин Беовульф,

хочу поведать

владыке вашему,

потомку Хальфдана,

что мы замыслили,

коль скоро конунг

окажет милость

и нас допустит

в свои палаты".

Вульфгар ответствовал,

вождь венделов,

муж многомудрый,

меж соплеменников

мужеством славный:

"Владыке Скильдингов

слово просящего,

конунгу данов,

кольцедробителю,

речи твои,

о вождь дружины,

я передам.

Ждите! – скоро

веление конунга –

народоправителя

вы услышите!"

Туда вошел он,

где старый Хродгар

сидел седовласый

среди придворных;

там, на помосте,

перед престолом

славного пастыря,

пред ликом Хродгара

встал Вульфгар,

и молвил он, вестник:

"Люди, пришедшие

к нам издалека,

морской дорогой

из края гаутов, –

привел их воин

по имени Беовульф, –

просят они,

повелитель, выслушать

слово, с которым

к тебе спешили;

о господин,

не отказывай пришлым,

слух преклони,

благородный Хродгар, –

оружие доброе

служит порукой

их силе и мужеству;

муж могучий,

приведший войско, –

вождь достойный!"



7

Владычный Скильдинг,

Хродгар ответил:

"Видел я витязя

в дни его детства;

умер отец его,

добрый Эггтеов,

в дом которого

дочь единственную

отдал Хредель;

к старому другу

отца явился

и сын могучий, –

о нем я слышал

от мореходов,

ладьи водивших

в страну гаутов

с моими дарами;

они рассказывали,

как тридцать ратников

переборол он

одной рукою.

Бог Всеблагой

направил к данам,

послал, Милосердный,

этого мужа –

так я думаю –

против Гренделя,

и я героя,

по дружбе, как должно,

дарами встречу!

Сюда немедля

введи достойных –

пусть предо мною

они предстанут, –

скажи: воистину

гостям желанным

даны рады!"

Тогда из чертога

вышел Вульфгар

с такими словами:

"Изволил конунг,

владыка данов,

мой повелитель,

сказать, что знает

род ваш и племя

и рад приветствовать

героев, пришедших

к нам из-за моря.

Теперь в боевом

облачении, в шлемах

ступайте в палаты

да кланяйтесь Хродгару,

а ваше оружие

покуда оставьте

тут, у порога,

щиты и копья".

Встал среди ратников

статный воин,

вождь дружины,

велел, как должно,

верной страже

стеречь оружие,

а сам с остальными

вслед за глашатаем

двинулся в Хеорот.

Витязь явился

могучий в шлеме

перед престолом,

и молвил Беовульф

(кольчуга искрилась –

сеть, искусно

сплетенная в кузнице):

"Привет мой Хродгару!

Я – воин Хигелака,

его племянник;

мне ратное дело

с детства знакомо,

Там, в отчем доме,

услышал я вести

о битвах с Гренделем –

морские странники

о том мне поведали,

что дом дружинный,

тобой построенный,

чертог обширный

пустеет вечером,

чуть солнца на небе

померкнет слава.

Тогда старейшины,

мои сородичи

из лучших лучшие,

меня подвигнули

тебе, о Хродгар,

отдать в услужение

рук моих крепость,

ибо воочию

сами видели,

как я из битвы

шел, обагренный

кровью пяти

гигантов поверженных;

а также было,

я бился ночью

с морскими тварями,

мстя, как должно,

подводной нечисти

за гибель гаутов;

так и над Гренделем

свершить я надеюсь

месть кровавую

в единоборстве.

Доверь, владыка

блистательных данов,

опора Скильдингов,

щит народа, –

тебя заклинаю

я, прибывший

с дальнего берега, –

о друг воителей,

доверь пришельцам,

мне с моею

верной дружиной,

отряду храбрых

охрану Хеорота!

К тому же, зная,

что это чудище,

кичась могучестью,

меча не носит,

я так же - во славу

великого Хигелака,

сородича нашего

и покровителя! –

я без меча,

без щита широкого,

на поединок

явлюсь без оружия:

враг на врага,

мы сойдемся, и насмерть

схватимся врукопашную, –

Небо укажет,

Бог рассудит,

кому погибнуть!

И если он

победит, как обычно

в этом зале,

тогда уж гаутов,

моих соратников,

он беспрепятственно

пожрет, злобесный;

тебе же не будет

забот похоронных,

коль скоро сгину, –

меня утащит

окровавленного

в свою берлогу,

в багровокипящий

болотный омут,

и в клочья тело

мое растерзает

себе на мясо,

а мне уже пищи

не нужно будет.

И если сгибну,

похищенный битвой,

мои доспехи

пошлите Хигелаку,

меч и кольчугу

работы Вилунда,

наследие Хределя.

Судьба непреложна!"



8

Скильдинг-властитель,

Хродгар вымолвил:

"К нам ты ныне

явился, Беовульф,

как друг и защитник,

верный долгу;

ведь было: в споре

убивши Хадолафа,

из рода Вильвингов,

отец твой распрю

посеял кровную;

когда же гауты,

страшась усобиц,

его отринули,

бежал он от мести

к нам, за море,

под руку Скильдингов,

в пределы датские,

где я уже властил

тогда над данами,

правил державой,

обширным краем,

твердыней героев

(достойней владел бы

наследием Хальфдана

брат мой старший,

да умер Херогар

прежде времени!),

я же немедля

в оплату крови

золото выслал

Вильвингам за море:

я замирил их –

беглец присягнул мне.

А ныне я должен

скрепивши сердце

поведывать людям,

как лютый Грендель

бесчестит Хеорот,

без счета губит

моих домочадцев:

дружина тает,

Судьба безжалостная

уносит воинов

в схватках с Гренделем.

Но Бог поможет

воздать злодею

за горести наши!

Не раз похвалялись

в застольях бражных,

над полными чашами

честью хвалились

герои остаться

ночью на страже

и Гренделя в зале

мечами встретить;

тогда наутро

в чертоге для пиршеств

мы находили

запекшейся крови

потоки и пятна,

пол обагренный,

скамьи и стены, –

так я утратил

многих знатнейших,

всех смерть похитила!

Но время! – сядем

за пир, и сердце

тебе, воитель,

подскажет словом.

Тогда им дали

на скамьях медовых

места в застолье,

и гости-гауты

сели за трапезу,

ратники сильные,

храбросердые;

брагу медовую

в чеканные чаши

лил виночерпий,

песносказитель

пел о Хеороте;

и беспечально

там пировали

две дружины -

датчан и гаутов.



9

Тут Унферт,

сын Эгглафа,

сидевший в стопах

у владыки Скильдингов,

начал прение

(морепроходец,

пришелец Беовульф,

его раззадорил:

неужто в мире

ему соперник

нашелся, воин

под небом славный,

его сильнейший),

и вот он начал:

"Не тот ли ты Беовульф,

с которым Брека

соревновался

в умении плавать,

когда, кичась

непочатой силой,

с морем спорили

вы, бессмыслые,

жизнью рискуя?

Ни друг, ни недруг,

ни муж разумный

не мог отвратить вас

от дикой затеи

соперничать в океане.

Пучин теченья

сеча руками,

взмахами меряя

море-дорогу,

вы плыли по волнам,

по водам, взбитым

зимними ветрами,

семеро суток.

Тебя пересилил

пловец искусный,

тебя посрамил он:

на утро восьмое,

брошенный бурей

к норвежскому берегу,

он возвратился

в свои владенья,

в земли Бродингов,

в дом наследный,

где правит поныне,

на радость подданным,

казной и землями.

Клятву сдержал

сын Бенстана –

был первым!

Вот почему я

предчую худшее

(хотя и вправду

ты крепок в битве,

в честной сече),

коль скоро, с вечера

тут оставшись,

ты встретишь Гренделя!"

Ответил Беовульф,

сын Эггтеова:

"Не чересчур ли

ты, друг мой Унферт,

брагой упившись,

о подвигах Бреки

тут разболтался?

На самом же деле

никто из смертных

со мной не сравнился бы

мощью на море,

выдержкой на океане.

Когда-то, поспорив,

мы вправду задумали,

жизнью рискуя

(а были оба

еще недоростками!),

взапуски плавать

в открытых водах.

Сказано – сделано:

кинулись в зыби,

клинки обнажив

ради защиты

от хищных тварей,

там обитавших.

Сил недостало

ему тягаться

со мной на быстринах,

но я не покинул

его над бездной:

вместе держались

в опасных водах,

рядом плыли

пятеро суток,

покуда буря

и сумрак ночи,

северный ветер,

снег и волны

кипящих течений

не разлучили

нас в ненастье.

Со дна морского

нечисть восстала –

в пене ярились

полчища чудищ.

Рубаха-кольчуга

искусной вязки,

железной пряжи

мне послужила,

шитая золотом,

верной защитой,

когда морежитель,

стиснув когтистыми

лапами тело,

вдруг потащил меня

в глубь океана;

Судьбой хранимый,

я изловчился,

– клинком ужалил

зверя морского –

канул на дно

обитатель хлябей.



10

Кишела нежить,

грозя мне погибелью

в бурлящей бездне,

но я поганых

мечом любимым

учил, как должно!

Не посчастливилось

злобной несыти

мной поживиться,

плотью лакомой,

пищей пиршественной

в глубоководье,

зато наутро

в прибрежных водах

всплыли распухшие

туши животных,

клинком усыпленных, –

и с этой поры

стал безопасен

путь мореходный

над теми безднами.

Божий светоч

взошел с востока,

утихла буря,

и я увидел

источенный ветром

скалистый берег –

Судьба от смерти

того спасает,

кто сам бесстрашен!

Всего же девять

избил я чудищ

и, право, не знаю,

под небом ночным

случались ли встречи

опасней этой,

был ли кто в море

ближе к смерти,

а все же я выжил

в неравной схватке –

меня, усталого,

но невредимого,

приливом вынесло,

морским течением

к финским скалам.

Но я не слышал

подобных былей

о подвигах ратных,

тобой совершенных:

ни ты, ни Брека –

в игре сражений

не смели вы оба

железом кровавым

творить, как должно,

дела достойные,

зато известно,

что ты убийца

своих сородичей,

братьев кровных, –

проклятье ада,

как ни лукавь ты,

тебя не минет!

Скажу воистину

тебе, сын Эгглафа:

не смог бы Грендель

бесчинствовать в Хеороте,

не смел бы нечистый

бесчестить владыку,

когда бы сердце

твое вмещало

столько же храбрости,

сколько бахвальства!

Но знает он,

что его не встретят,

противоборствуя,

мечами острыми,

и без опаски

враг набегает

на земли Скильдингов,

твоих сородичей,

и с Данов дань

собирает кровью,

и ест и пьет он

и не трепещет

при встрече с данами.

Дайте время,

на деле узнает он

доблесть гаутскую!

Завтра поутру,

когда над миром

зажжется Светоч,

солнце на небе

явится ясное, –

всяк без боязни

сможет на пиршестве

пить брагу в Хеороте!"

Пришлась по нраву

кольцедарителю,

седовласому

старцу-воину,

решимость Беовульфа:

он уверовал,

пастырь данов,

в близость спасения.

Громче смех

зазвучал и речи

среди воителей;

вышла Вальхтеов,

блистая золотом,

супруга Хродгара,

гостей приветствовать

по древнему чину:

высокородная

вождю наследному

вручила первому

чашу пенную,

да не грустил бы

в пиру властитель,

владыка данов, –

до дна он выпил,

радуясь трапезе,

добрый конунг;

затем гостей

обходила Вальхтеов

с полной чашей,

потчуя воинов,

старых и юных,

пока не предстала

жена венценосная,

кольцевладелица

с кубком меда

перед гаутским

войсководителем;

многоразумная

Бога восславила,

ей по молитвам

в помощь пославшего

рать бесстрашную.

Чашу воитель

принял от Вальхтеов

и ей ответствовал

жаждущий битвы,

молвил Беовульф,

сын Эггтеова:

"Дал я клятву,

когда с дружиной

всходил на ладью,

чтобы плыть за море:

или избуду я

ваши беды,

или сгину

в тугих объятьях

рук вражьих, –

зарок мой крепок! –

добуду победу,

или окончатся

дни моей жизни

в этом чертоге!"

Пришлась по сердцу

хозяйке дома

клятва гаута.

Воссела властная

золотоносица

возле супруга,

и пир разгорелся,

как в дни былые;

застольные клики,

смех и песни

в хоромах грянули,

но сам сын Хальфдана

прервал веселье,

спеша укрыться

в ночных покоях:

он знал, что недруг,

дождавшись часа,

когда помрачится

закатное солнце

и с неба сумерки

призрачным облаком

сползут на землю, –

враг явится яростный,

жизнекрушитель,

в зал для пиршеств.

Повстала дружина;

воин воину,

Хродгар Беовульфу

сказал в напутствие,

благословляя

ночную стражу,

такое слово:

"Кроме тебя,

никому до сегодня

я не вверял

сокровищниц датских

с тех пор, как впервые

поднял свой щит.

Прими под охрану

мое жилище!

Помни о славе!

Исполни клятву!

Врага стереги! -

и добудешь награду,

коль скоро в сражении

жизнь не утратишь!"
 
*Тиваз отцепил от пояса флягу и сделал несколько глотков,а затем продолжил*
11

Хродгар вышел,

за ним дружина,

опора Скильдингов,

прочь из зала;

возлег державный

на ложе Вальхтеов

в покоях жениных;

уже прослышали

все домочадцы,

что сам Создатель

охрану выставил

в хоромах конунга,

дозор надежный

противу Гренделя.

Гаутский воин,

душа отважная,

снял шлем железный,

себя вверяя

Господней милости

и силе рук своих,

кольчугу скинул

и чудно скованный

свой меч отменный

на время боя

отдал подручному

на сохранение.

Всходя на ложе,

воскликнул Беовульф,

гаут могучий,

врагу в угрозу:

"Кичится Грендель

злочудищной силой,

но я не слабей

в рукопашной схватке!

Мне меч не нужен! –

и так сокрушу я

жизнь вражью.

Не посчастливится

мой щит расщепить ему, –

хотя и вправду

злодей не немощен! –

я пересилю

в единоборстве,

когда мы сойдемся,

отбросив железо,

коль скоро он явится

нынче ночью!

Над нами Божий,

Господень свершится

суд справедливый –

да сбудется воля

Владыки Судеб!"

Склонил он голову,

высокородный,

на пестроцветное изголовье,

вокруг мореходы

легли по лавам

в палате для пиршеств;

из них ни единый

не чаял вернуться

под кров отеческий,

к своим сородичам

в земли дальние,

их вскормившие,

ибо знали,

как много датских

славных витязей

в этом зале

было убито.

Но Бог-заступник,

ткач удачи,

над ратью гаутской

вождем поставил

героя, чья сила

верх одержала

над вражьей мощью

в единоборстве, –

воистину сказано:

Бог от века

правит участью

рода людского!

Исчадие ночи

вышло на промысел;

воины спали,

уснула охрана

под кровлей высокой,

из них лишь единый

не спал (известно,

без попущенья

Судьбы-владычицы

хищная тварь

никого не утащит

в кромешное логово),

на горе недругу

он ждал без страха

начала схватки.



12

Из топей сутемных

по утесам туманным

Господом проклятый

шел Грендель

искать поживы,

крушить и тратить

жизни людские

в обширных чертогах;

туда поспешал он,

шагая под тучами,

пока не увидел

дворца златоверхого

стен самоцветных, –

не раз наведывался

незваный к Хродгару,

сроду не знавший

себе соперника,

не ждал и нынче,

найти противника,

дозор дружинный

в ночных покоях.

(Шел ратобитец

злосчастный к смерти.)

Едва он коснулся

рукой когтелапой

затворов кованых –

упали двери,

ворвался пагубный

в устье дома,

на пестроцветный

настил дворцовый

ступил, неистовый,

во тьме полыхали

глаза, как факелы,

огонь извергали

его глазницы.

И там, в палатах,

завидев стольких

героев-сородичей,

храбрых воителей,

спящих по лавам,

возликовал он;

думал, до утра

душу каждого,

жизнь из плоти,

успеет вырвать,

коль скоро ему

уготовано в зале

пышное пиршество.

(После той ночи

Судьба не попустит –

не будет он больше

мертвить земнородных!)

Зорко высматривал

дружинник Хигелака

повадки вражьи,

стерег недреманный

жизнекрушителя:

чудище попусту

не тратило времени!

тут же воина

из сонных выхватив,

разъяло ярое,

хрустя костями,

плоть и остов

и кровь живую

впивало, глотая

теплое мясо;

мертвое тело

с руками, с ногами

враз было съедено.

Враг приближался;

над возлежащим

он руку простер,

вспороть намерясь

когтистой лапой

грудь храбросердого,

но тот, проворный,

привстав на локте,

кисть ему стиснул,

и понял грозный

пастырь напастей,

что на земле

под небесным сводом

еще не встречал он

руки человечьей

сильней и тверже;

душа содрогнулась,

и сердце упало,

но было поздно

бежать в берлогу,

в логово дьявола;

ни разу в жизни

с ним не бывало

того, что случилось

в этом чертоге.

Помнил доблестный

воин Хигелака

вечернюю клятву:

восстал, угнетая

руку вражью, –

хрустнули пальцы;

недруг отпрянул -

герой ни с места;

уйти в болота,

зарыться в тину

хотело чудище,

затем что чуяло,

как слабнет лапа

в железной хватке

рук богатырских, –

так обернулся

бедой убийце

набег на Хеорот!

Гром в хоромах,

радости бражные

вмиг датчанами,

слугами, воинами,

были забыты;

в гневе сшибались

борцы распаленные:

грохот в доме;

на редкость крепок,

на диво прочен

был зал для трапез,

не развалившийся

во время боя, –

скобами железными

намертво схвачен

внутри и снаружи

искусно построенный;

в кучу валились

резные лавы,

скамьи бражные

(об этом люди

мне рассказали),

допрежде не знали

мудрые Скильдинги,

что крутоверхий,

рогами увенчанный

дом дружинный

не властна разрушить

рука человеческая –

это под силу

лишь дымному пламени.

Громом грянули

крики и топот;

жуть одолела

северных данов,

когда услыхали

там, за стенами.

стон и стенания

богоотверженца –

песнь предсмертную,

вой побежденного.

вопль скорбящего

выходца адского.

Верх одерживал,

гнул противника

витязь незыблемый,

сильнейший из живших

в те дни под небом.



13

Причины не было

мужу-защитнику

щадить сыроядца,

пришельца миловать, –

не мог он оставить

в живых поганого

людям на пагубу.

Спутники Беовульфа

мечами вращали,

тщась потягаться,

сразиться насмерть

за жизнь дружинного

вождя, воителя

всеземнознатного:

в толпу стеснившись,

они обступили

врага, пытались,

мечами тыча,

достать зломогучего,

о том не ведая,

что ни единым

под небом лезвием,

искуснокованым

клинком каленым

сразить не можно

его, заклятого, –

он от железных

мечей, от копий

заговорен был, –

но этой ночью

смерть свою встретил

он, злосчастливый,

и скоро мерзкая

душа, изыдя

из тела, ввергнется

в объятия адские.

Враг нечестивый,

противный Богу,

предавший смерти

несметное множество

землерожденных,

теперь и сам он

изведал смертную

немощь плоти,

изнемогавший

в руках благостойкого

дружинника Хигелакова;

непримиримы

они под небом.

Неисцелимая

в плече нечистого

кровоточащая

зияла язва –

сустав разъялся,

лопнули жилы;

стяжал в сражении

победу Беовульф,

а Грендель бегством

в нору болотную

упасся, гибнущий,

в берлогу смрадную

бежал, предчуя

смерть близкую;

земная жизнь его

уже кончилась.

И тотчас даны,

едва он скрылся,

возликовали:

герой-пришелец

изгнал злосчастье

из дома Хродгара,

он, доброхрабрый,

избыл их беды;

битва умножила

славу гаута,

слово чести,

что дал он данам,

герой не нарушил:

спас их от гибели,

исправил участь

людей, не знавших

удачи в стычках,

избавил скорбных

от долгострадания, –

тому свидетельство

люди увидели,

когда победитель

под кровлей дворцовой

поднял высоко

плечо с предплечьем –

острокогтистую

лапу Гренделя.



14

Наутро толпами

(так люди мне сказывали)

стали сходиться

дружины к хоромине:

дальних и ближних

земель старейшины

шли по дорогам

взглянуть на чудо –

следы чудовища;

из них ни единого

не опечалила

кончина недруга.

Следы поведали,

как, насмерть раненный,

разбитый в битве,

убрел враг, шатаясь,

и, Богом проклятый,

свой путь направил

к бучилу адскому –

в пучине сгинул;

варом кровавым

вскипели воды,

вспучился омут,

покрылся пеной,

мутные волны,

вздымаясь, дымились

багровым паром,

кровью злорадца,

лишенного радостей

и обреченного, –

геенна приняла

темного духа.

От топей к дворцу

повернули старейшины,

к праздничной трапезе;

за ними ратников,

всадников сила

на серых конях

шла от болота,

они возглашали:

да славится Беовульф

под этим небом! –

нет другого

от моря до моря

на юг и на север

земли срединной,

кто бы сравнился

с ним в добродоблести,

кто был бы достойней

воестаршинствовать!

(Они и Хродгара,

вождя любимого,

хвалить не забыли –

он добрый был конунг!)

Там и наездники,

быстрые в битвах,

вскачь пускали

коней буланых,

и приближенный,

любимец конунга,

славословий знаток

многопамятливый,

сохранитель преданий

старопрежних лет,

он, по-своему

сопрягая слова,

начал речь –

восхваленье Беовульфа;

сочетая созвучья

в искусный лад,

он вплетал в песнопение

повесть новую,

неизвестную людям

поведывал быль –

все, что слышал

о подвигах Сигмунда,

о скитаниях, распрях,

победах Вёльсинга.

К месту он помянул

вероломство и месть,

к месту – верность

племянника, Фителы,

в ратном деле

неразлучимого

с дядей: рядом

во всякой сече

были оба,

рубились конь о конь

их мечами

несчетное множество

на чуже нежити

было посечено.

Слава Сигмунда

немало выросла

после смерти его:

разнесла молва,

как с драконом –

кладохранителем

он сходился,

бесстрашный в сражении,

под утесами темными

(там без Фителы

сын достойного

ратоборствовал),

и ему посчастливилось:

остролезвый клинок,

благородный меч

поразил змеечудище,

пригвоздил к скале,

и дракон издох;

тут по праву сокровищем

завладел герой,

воздаяньем за труд

было золото:

он на грудь ладьи

драгоценный груз

возложил и увез,

Вёльса доблестный сын;

а драконова плоть

сгибла в пламени.

И пошла по земле

молва о нем,

широко средь народов

стал известен он,

покровитель воинства,

добродеятель.

А допрежде того Херемод

растерял храброту,

мощь души и рук,

и подпал под власть

адской силы,

и был погублен

злолукавым врагом, –

сокрушили его

бури бедствий –

стал он бременем

для дружины своей

и для подданных;

и скорбели тогда

о судьбе его

многомудрые мужи,

прежде чаявшие,

что сумеет он

упасти их от бед;

часто сетовали,

что наследовал

сын отца своего,

власть державную

над казной и дружиной,

над людьми и селеньями,

в землях Скильдингов.

И сказал певец:

полюбился нам

больше Беовульф,

родич Хигелака,

чем неправедный Херемод!

По кремнистым дорогам

гнали всадники

коней взапуски.

Солнце утренницы

воссияло с небес.

Диву давшиеся

поспешали старейшины

храбромыслые

в крутоверхий зал.

Досточестный сам

вышел конунг,

увенчанный славой,

из покоев жены,

и дружина с ним,

и супруга его,

с ней прислужницы

шли толпой во дворец

к ранней трапезе.



15

Хродгар молвил,

став на пороге,

когда увидел,

под златослепящей

кровлей хоромины

лапу Гренделя:

"За это зрелище

хвалу Всевышнему

воздать я должен!

Во мрак страданий

был ввергнут я Гренделем,

но Бог от века

на чудо – чудо

творит, Преславный!

Еще недавно

я и не думал

найти спасителя

среди героев,

сюда сходившихся,

в мой дом, что доверху,

до самой кровли

был залит кровью;

из тех прославленных

мужей премудрых

никто не чаял

мой дом избавить,

жилье людское,

от злого призрака,

от адской пагубы.

Но вот он, витязь,

по воле Создателя

то совершивший,

чего не умели,

вместе собравшись,

мы, хитромыслые!

Мать, подарившая

людям воина,

может гордиться

(родитель добрая

жива, надеюсь!) –

Судьба-владычица

ей подарила

сына достойного!

Тебя же, Беовульф,

из лучших избранный,

в душе полюбил я,

как чадо кровное, –

и стал ты отныне мне

названым сыном.

Ни в чем отказа

в моих владениях

тебе не будет!

Не раз я, бывало,

за меньшие службы

не столь достойных

казной одаривал,

не столь отважных,

как ты, подвигшийся

на небывалый труд.

Ты сам стяжал себе

всевечную славу!

И да воздаст Создатель

тебе, как ныне,

во все дни жизни!"

Ответил Беовульф,

сын Эггтеова:

"Работе ратной

мы были рады

и шли без робости,

презрев опасность,

на встречу с недругом;

но было бы лучше,

когда бы ты мог

врага убитого

во всей красе его

здесь видеть:

я, право, думал,

что тут же брошу

его, изнемогшего,

на смертное ложе,

что, крепко стиснутый

в моих объятьях,

он дух испустит;

ему, однако,

достало силы

отсюда вырваться;

Судьба не дала мне

сдержать бегущего

жизнекрушителя –

он стал воистину

резв от страха!

И скрылось чудище,

оставив лапу

ради спасенья –

плечо с предплечьем;

ныне, однако,

ничто проклятого

спасти не может,

не заживется

в поганом теле

душа нечистая:

теперь злочинный,

отягченный грехами,

бьется в оковах

предсмертной муки;

он, тьмой порожденный,

скоро узнает,

какую кару

ему уготовила

Судьба-владычица!"

Унферт притихший

молчал, сын Эгглафа,

не похвалялся

своими подвигами,

пока старейшины

дивились жуткой

руке чудовища,

что под стропилами

герой подвесил -

на каждом пальце

огромной лапы

воителя адского

железный был коготь,

острое жало

мечеподобное;

теперь мы видим, –

они говорили, –

что даже лучший

клинок на свете

не смог бы сравниться

с когтистой лапой

человекоубийцы.



16

И было повелено

ухитить Хеорот;

спешила челядь,

мужчины и женщины,

прибрать хоромы,

украсить к трапезе

гостеприимный зал,

где златовышитые

на стенах ткани

и дивные вещи

ласкали зренье

землерожденным.

Но все же стены,

скобами железными

прочно скрепленные,

были побиты

и двери сорваны –

одна лишь кровля

цела осталась,

когда, собравшись

с последними силами,

враг злосердый

на волю рвался.

Не властен смертный

спастись от смерти:

ему, гонимому

Судьбой, открыта

одна дорога –

в приют, готовый

принять земное

души вместилище

на ложе смерти,

где сон последний –

отдохновение

от буйного пиршества.

Настало время

явиться конунгу,

потомку Хальфдана,

в хоромы править

праздничной трапезой;

и я не слышал,

чтоб в зал сходилось

когда-либо столько

мужей достойных, –

там достославные

расселись по лавам,

пир начиная.

Сновали чаши

медовой браги

среди героев,

собравшихся в Хеорот,

среди соратников

и родичей конунга

в зале, где Хродгар

сидел и Хродульф, –

еще не изведали

распрей Скильдинги

междоусобиц и вероломства.

Наследник Хальфдана

пожаловал Беовульфу

знак победный –

ратное знамя,

стяг златовышитый –

и шлем с кольчугой;

многие видели

и меч знаменитый,

ему подаренный.

Беовульф поднял

заздравную чашу:

дары такие

принять не стыдно

в глазах дружины;

и я немногих

встречал героев

в иных застольях,

кто был бы достоин

тех четырех

златозарных сокровищ!

Сетью железной

по верху обвитый,

шишак тот служит

надежным кровом,

спасая голову

от остролезвого

меча, разящего

в жестокой сече,

когда воитель

идет на недругов.

Еще, по воле

военачальника,

восемь коней

в роскошных сбруях

ввели в палату:

была на первом

ратная упряжь,

седло, в котором

сидел, бывало,

сам сын Хальфдана,

дружиноводитель,

когда, вступая

в игру мечевую,

не знал он страха

над грудами трупов

под градом ударов.

Защитник Ингвинов,

желая ратнику

удачи воинской,

отдал во вечное

владенье Беовульфу

одежды боя

и коней резвых,

воздал ему конунг

добромогучий

за труд, воителю,

казной богатой

да скакунами –

никто не скажет,

что плата нещедрая.



17

И так же каждого

в той дружине,

которую Беовульф

привел из-за моря,

глава старейшин

в пиру приветил

дарами бесцепными;

и цену крови,

пролитой Гренделем,

покрыл вождь золотом.

Не будь Судьба их

вершима Богом,

не будь героя

доблестносердого,

убийца с радостью

избил бы многих!

Но род человеческий

ходит под Господом,

поэтому лучшее в людях -

мудрость,

души прозорливость,

ибо немало

и зла и радостей

здесь уготовано

любому смертному

в дни его жизни.

Сливались музыка

и голос в песне

перед наследным

престолом Хальфдана;

тронул струны

сказитель Хродгаров,

дабы потешить

гостей в застолье

правдивым словом

песнопредания,

былью о битве

с сынами Финна,

как воину Хальфдана

Хнафу Скильдингу

смерть суждена была

на поле фризском;

"Воистину, Хильдебург

тогда не радовалась

ни доблести фризов,

ни мощи данов,

когда любимые

и сын и брат ее,

оба пали

в противоборстве,

проколоты копьями, –

жена несчастливая

свою оплакала

долю, дочь Хока,

когда наутро

она увидела

вождей дружинных

мертвых, лежащих

под небом, где прежде

лишь радости жизни

она знавала.

Война истратила

войско Финна –

осталась горстка

в его хоромах. –

И он не смог бы,

подняв оружие

противу Хенгеста,

спасти последних

своих воителей;

тогда, смирившись,

решил он данам

отдать половину

зала для трапез

и дома дружинного,

дабы жилищем

равно владели

даны и фризы;

еще обещался

наследник Фольквальда

дарами, как должно,

приветить данов:

дарить чтодневно

героям Хенгеста

пластины золота,

каменья и кольца,

а вместе и честь

воздавать им в застолье,

равно как и фризской

своей дружине.

На том порешили,

и мир нерушимый

скрепили клятвой:

поклялся Хенгесту

Финн, что будут

его старейшины

править ратями

так, чтобы ратники

словом ли, делом,

по злому ли умыслу

согласья не рушили,

чтобы дружинники,

те, чья участь

по смерти конунга

жить под убийцей

кольцедарителя,

ни слова злобы

не смели вымолвить;

если ж из фризов,

помянув старое,

распрю новую

кто посеет –

меч без жалости

его жизнь решит!

Так зарок был дан.

И тогда на костер

золотые сокровища

вместе с воином,

с героем Скильдингом

были возложены:

люди видели

окровавленные

битв одежды

железотканые

с кабаном позолоченным

на груди вождя

среди многих воителей,

в сече сгибнувших.

По желанию Хильдебург

там, на ложе огня,

рядом с Хнафом лежал

сын ее благородный,

дабы плоть его

вместе с дядиной

жар костровый истлил;

погребальный плач

затянула она,

вой скорбящей жены,

и взметнулся дым,

в поднебесье огонь,

пламя под облака:

кости плавились,

кожа углилась,

раны лопались

и сочилась кровь.

Так пожрал дух костра,

пламя алчное,

лучших воинов

двух враждебных племен –

и не стало их.



18

И спешила дружина,

рать скорбящая,

разойтись по домам

в ютских землях,

в пределах фризских;

сам же Хенгест,

доверясь клятве,

время зимнее

вредотворное

вместе с Финном провел,

об отчизне печалуясь;

и закрылись пути

кольцегрудых ладей –

воды вспучились,

ветром взбитые,

а затем во льды

заковал их мороз.

Но пришла пора,

повернулся год –

чередой возвращаются

времена с небес

(так и ныне!)

на земли смертных, –

стаял зимний покров,

зеленели поля,

и сбирался в путь

гость с чужбины;

но чаще на мысли

приходила ему

не морская тропа,

но кровавое мщение –

в новой схватке

он фризам попомнил бы

встречи прежние!

Потому не отверг он

Хунлафинга

меч, возложенный

на колени его,

пламя битвы,

клинок прославленный

(ютам памятно

это лезвие!),

от которого

Финн лютосердый

принял смерть в бою

во дворце своем.

Так случилось,

что Гудлаф с Ослафом,

с горькой вестью

к данам ходившие,

возвратились из-за моря,

и сердца их исполнились

духом ярости –

кровь заструилась

в доме Финна,

и рать была выбита,

и жена его

стала пленницей.

Было Скильдингам

чем грузить ладьи –

драгоценностями,

самоцветами, –

всем, что в доме,

в хоромах Финна,

отыскать смогли;

и жену благородную

возвратили они

из заморья в отечество,

в землю датскую!"

Так закончил

сказитель песню;

пир продолжился

за медовым столом,

и вино – дивных бочек сокровище –

разносил виночерпий.

Златовенчанная

вышла Вальхтеов

в зал, где конунг

сидел с племянником

(не порвались еще

узы кровные),

а в стопах у владетельных Скильдингов

сел вития

Унферт, признанный

меж людьми

многодоблестным,

хоть и был он убийцей

кровных братьев своих.

И промолвила Вальхтеов:

"Господин мой,

испей эту чашу,

о даритель сокровищ,

да возрадуешься

ты, друг воинов!

Слово доброе

молви гаутам,

будь с гостями

не скуп, но равно

дари и ближних,

приветь и дальних!

Назвал ты сыном,

так я слыхала,

героя-гаута,

который ныне

очистил Хеорот

кольцесверкающий, –

так будь же щедрым,

покуда можешь! –

когда же срок твой

придет, оставишь

своим сородичам

казну и земли!

А добрый мой Хродульф

поддержит славу

юной дружины,

коль скоро прежде,

чем он, о Скильдинг,

ты жизнь покинешь;

сторицей, надеюсь,

воздаст он нашим

детям за прежнее:

был сиротой он,

его мы вскормили

и мы возвысили

нам на радость,

ему во славу!"

Затем повернулась

к скамье, где братья,

Хредрик и Хродмунд,

сыны ее кровные,

сидели средь юных,

а между ними –

герой гаутский,

воитель Беовульф.



19

Ласковым словом,

чашей медовой

был он привечен,

а также пожалован

двумя запястьями

златовитыми

да украшением –

кольцом ошейным,

какого в жизни

я и не видывал,

и кто из героев

владел, не знаю,

подобным сокровищем,

кроме Хамы,

который, в дом свой

внеся ларец

с ожерельем Бросинга,

бежал от гнева

Эорменрика

под руку Предвечного.

Гаутский Хигелак,

внук Свертинга,

тем даром Вальхтеов,

кольцом был украшен

в последней битве,

где защищал он

свою добычу,

стоя под стягом, –

войнолюбивца

Судьба настигла

в пределах фризских:

надев на шею

то украшение,

пришел за море

дружиноначальник,

но пал под щитами,

и с телом вместе

убор нагрудный

достался франкам,

и это сокровище

также стало

поживой слабейших

врагов на поле,

где многих гаутов

смерть похитила.

Под клики застольные

молвила Вальхтеов,

стоя меж воинов:

"Владей, о Беовульф,

себе на радость,

воитель сильный,

дарами нашими –

кольцом и запястьями,

и пусть сопутствует

тебе удача!

Гордись же, воин,

славой и мощью

и будь наставником

этих юных.

Не я прославляю –

ты сам прославил

себя среди смертных

вовек и повсюду,

вплоть до границы

суши и моря!

Будь же, воитель,

благоуспешен!

Живи безбедно!

И я надеюсь,

ты станешь другом

сынам моим кровным,

о многорадостный!

Конунгу предан

каждый наш ратник,

верен другу

и кроток духом;

старейшины дружны;

слуги покорны;

хмельные воины

мне повинуются!"

Воссела гордая!

Великолепен был

пир-винопитие;

и не предвидели,

не знали витязи

Судьбы злосмертной,

им уготованной,

когда под вечер

Хродгар на отдых

в покои конунга

ушел, оставив,

как должно, в зале,

в чертоге, стражу,

дозор дружинный.

Служили им ложами

и подголовьями

скамьи дощатые

(Роком отмечен

был между ними

один брагопийца);

щиты широкие,

блестя, стояли

у них в изголовьях;

на лавах виднелись

высокие шлемы;

и меч отменный

у каждого воина

был под рукою,

и сбруя кольчатая.

Таков обычай

у них, всечасно

готовых к сече:

и в дальнем походе,

и в доме отчем –

везде, где опасность

грозит владыке, –

стоит на страже

дружина добрая!



20

Они уснули.

Из них единый

за сон расплатился,

как то и прежде

случалось в доме,

где долго злочинствовал

Грендель, покуда

казнь по заслугам

его не настигла,

но скоро люди

о том узнали,

что недруг по смерти

оставил мстителя

за кровь, пролитую

в том сражении.

Выла над сыном

родитель Гренделя –

женочудовище,

жившее в море,

в холодных водах,

в мрачной пучине,

с тех пор как Каин

мечом зарезал

отцово чадо,

кровного брата,

а сам, заклейменный,

утратив радости

рода людского,

бежал в пустыню

и там породил

многих проклятых

существ, подобных

Гренделю-волку,

ходившему в Хеорот

где с ним и встретился

ратник сильный,

жаждавший мощью

с мерзким помериться,

благо от Бога

дан человеку

дар многославный –

сила и храбрость;

там, уповая

на волю Господа,

воин сразился

и твари адской

воздал, как должно, –

с позором сгинул

лишенный счастья

враг земнородных

в болотное логово.

Но мать страшилища,

тварь зломрачная,

решила кровью

взыскать с виновных,

отмстить за сына:

явилась в Хеорот,

где войско датское

дремало в зале,

и новые скорби

н страхи прежние

сулила людям

родитель Гренделя.

(И все же не слишком

страшна врагиня –

не так ведь могуча

жена в сражении,

как муж, подъявший

молотокованый,

кровью запятнанный

меч остролезвый,

дабы с размаху

разбить на вражьем

шеломе вепря.)

Щитов достаточно

нашлось в чертоге,

клинки засверкали

в руках у воинов

(лишь тот, застигнутый

врасплох, спросонок

не вспомнил о шлеме,

о мече и кольчуге);

тогда от дружины

она бежала,

уйти поспешила,

жизнь упасая,

но все же успела

похитить сонного

схватила ратника

и скрылась в топях.

Она сгубила

любимца Хродгара,

слугу вернейшего

из всех старейшин

земель междуморских,

достойного мужа,

храброго в битвах.

(Тем временем Беовульф

спал после праздника

златодарения

в дальних палатах,

гаут всеславный).

Крики в хоромах;

она похитила

руку Гренделя,

и вновь злосчастье

вернулось в Хеорот:

выпал жребий

гаутам с данами

дань выплачивать

кровью родичей.

Многострадального

старца-правителя

скорбь сокрушила,

когда он услышал,

что умер лучший

из благороднейших

его соратников.

Тогда поспешно

к нему был призван

победный Беовульф,

и рано поутру

военачальник

со всем отрядом

своих сородичей

к вождю явился,

дабы услышать,

какими благами

воздал Создатель

за прежние муки.

Шагал по плитам

прославленный в битвах

и с ним дружина

(дрожали стены)

навстречу мудрому

старцу-конунгу;

владыку Ингвинов

спросил он, приветствуя,

счастливо ль минула

ночь прошедшая.
 
*Не останавливаюсь, он продолжил рассказывать*
21

Хродгар промолвил,

защита Скильдингов:

"Речь не о счастье! –

Вновь посетили

датчан печали:

мертв Эскхере,

первый из братьев

в роду Ирменлафов,

мудрый старейшина,

столп совета,

с кем мы конь о конь

скакали в сечах,

прикрыв друг друга,

рубили вепрей

на вражьих шлемах, –

да будет примером

каждому ратнику

слава Эскхере.

Тварью грозной,

забредшей в Хеорот,

был убит он,

и я не знаю,

с поживой, жадная,

куда бежала,

в какое место.

На месть возмездием

она ответила,

на бой полночный,

в котором с Гренделем

ты сквитался,

воздав за гибель

и долгострадание

народа нашего, –

недруг страшный

лишился жизни;

теперь явилась

ему на смену

эта зломыслая

кровью выместить

смерть сыновнюю, –

так полагает

любой из героев,

скорбящих в сердце

о верном соратнике.

Смотри! Вот Эскхере

рука, что щедро

деяния добрые

для всех творила!

Я слышал – старейшины

мне поведовали,

также и люди,

окрест живущие,

что им случалось

видеть воочию

двух на пустоши

воров крадущихся,

существ кромешных,

и будто бы первой –

так им казалось –

тварь выступала

в обличий женском,

а следом – поганый

шел отверженец

тропой изгнанников,

муж, что огромней

любого смертного, –

народ издревле

нарек его Гренделем, –

но кем зачат он,

и чьи они чада,

и кто был их предком

из темных духов,

и где их жилище –

люди не знают;

по волчьим скалам,

по обветренным кручам,

в тумане болотном

их путь неведом,

и там, где стремнина

гремит в утесах,

поток подземный,

и там, где, излившись,

он топь образует

на низких землях;

сплетает корни

заиндевелая

темная чаща

над теми трясинами,

где по ночам

объявляется чудо –

огни болотные;

и даже мудрому

тот путь заказан;

порой бывает,

что житель пустошей,

гонимый сворой,

олень гордорогий,

спасая голову,

стремится к лесу,

но, став на опушке,

он жизнь скорее

отдаст охотнику,

нежели ступит

в темные чащи,

страшное место! –

когда же буря

тлетворным ветром

дышит над водами,

вздымаются волны,

мрачнеет воздух,

небо плачет.

И вновь на тебя лишь

мы уповаем!

Подвигнись на поиск,

если отважен,

найди злотворящую

в землях неведомых,

в краю незнаемом!

Я же за службу

воздам, как прежде,

древним золотом

кольцесокровищниц,

коль скоро с победой

в живых вернешься!"



22

Беовульф молвил,

потомок Эггтеова:

"Мудрый! не стоит

печалиться! – должно

мстить за друзей,

а не плакать бесплодно!

Каждого смертного

ждет кончина!

пусть же, кто может,

вживе заслужит

вечную славу!

Ибо для воина

лучшая плата –

память достойная!

Встань же, державный!

Не время медлить!

Пойдем по следу,

и матерь Гренделя

не сможет скрыться –

вот мое слово! –

ни на пустоши,

ни в чащобе,

ни в пучине, –

нет ей спасения!

Ты же нынче

скорбящее сердце

скрепи надеждой,

ибо я знаю твое желанье!"

Старец воспрянул;

благословил он

Бога за речи

храброго мужа.

Был скоро для Хродгара

конь оседлан,

скакун волногривый.

Правитель мудрый

ехал, державный,

и с ним дружина,

его щитоносцы.

Ног отпечатки,

тропа тореная

вела по равнине,

путь указуя

в лесную чащу,

к Сумрачным топям

(лучшего витязя

мертвое тело

там волокла она,

друга Хродгара

и его соправителя).

Дальше направились

высокородные

к скалам гранитным,

к теснинам темным,

где меж утесов

стези кремнистые

шли над ущельем,

кишащим нечистью;

вождь – впереди,

а старейшины ехали

сзади, дабы

не сбиться со следа, –

вдруг перед ними

явились кручи,

склоны, поросшие

мрачным лесом,

камни замшелые,

а ниже – волны,

кипящие кровью.

Горько оплакивали

скорбные даны

долю Скильдингов,

горький жребий,

судьбу героя,

когда сыскали

меж валунами

на побережье

голову Эскхере.

Видели воины,

как омут вспенивался

горячей кровью

(рог боевую

пел погудку);

спешившись, конники

тут же приметили

червоподобных

подводных чудищ,

игравших в зыбях,

лежавших на отмели,

морских драконов

из тех, что часто

в час предрассветный

парусу путь

преграждают в море,

ища поживы;

хлынула нечисть

прочь, злобесная,

едва заслышала

звуки рога;

тут воин гаутский

стрелой из лука

пресек на водах

жизнь пучеглазого –

прямо в сердце

вошло стрекало, –

и змей, влекомый

потоком в море,

смертельно раненный,

все тише бился;

кабаньими копьями,

крюками острыми

его забагрили

и скоро вытянули

на сушу диковинного

волноскитальца,

выходца бездны.

Беовульф к бою,

страха не знающий,

надел кольчугу,

доспех, сплетенный

руками искусников,

наряд, который

должен был в бездне

служить дружиннику, –

ратнику нужен

покров нагрудный,

хранящий в сечах

мечедробящих

сердце от раны,

жизнь от смерти;

и шлем сверкающий

нужен воину

в бучиле темных

водоворотов,

кров надежный,

увитый сетью

и золоченым

вепрем увенчанный

(так он умельцем

лет незапамятных

был выкован дивно,

что ни единый

удар в сражении

ему не страшен).

Также герою

стало подспорьем

то, что вручил ему

вития Хродгаров:

меч с рукоятью,

старинный Хрунтинг,

лучший из славных

клинков наследных

(были на лезвии,

в крови закаленном,

зельем вытравлены

узорные змеи);

в руке героя,

ступить решившегося

на путь опасный,

на вражью землю,

тот меч не дрогнет –

не раз бывал он,

клинок остреный,

в работе ратной.

Теперь, отдавая

оружие воину,

его сильнейшему,

не хвастал сын Эгглафа

своей могучестью,

как прежде случилось,

когда упился он

брагой на пиршестве, –

не он ведь решился,

жизнью рискуя,

на подвиг в пучине,

чем честь и славу

свою поущербил!

Но не таков был

герой, надевший

одежды битвы.



23

И молвил Беовульф

сын Эггтеова:

"Славный! припомни,

наследник Хальфдапа,

теперь, даритель,

когда я в битву

иду, о всемудрый,

что мне обещано:

коль скоро, конунг,

я жизнь утрачу,

тебя спасая,

ты не откажешься

от слова чести,

от долга отчего,

и будешь защитой

моим сподвижникам,

дружине верной,

коль скоро я сгибну;

а все сокровища

твои, о Хродгар,

дары, за море

послать должно Хигелаку –

пусть он узнает,

гаут державный,

поймет сын Хределя,

взглянувши на золото,

что встретил я

щедрого кольцедарителя

и этим богатством

владел до срока;

а меч мой наследный

отдайте Унферту –

пускай муж сильный

моим владеет

клинком каленым.

Я же стяжаю

победу Хрунтингом

или погибну!"

Завет измолвив,

не стал ждать ответа,

но прянул прямо

в бурлящие хляби

вождь гаутский –

морские воды

над ним сомкнулись.

Ко дну он канул

(был переходу

дневному равен

путь через бездну),

а там злобесная,

вод владычица,

бурь хозяйка

встретила, лютая,

героя, дерзнувшего

проникнуть сверху

в ее пределы;

и, выпустив когти,

в охапку воина

она схватила,

но был в кольчуге,

в наряде ратном

неуязвим он –

не по зубам ей,

кровавогубой,

сбруя железная,

сеть нагрудника, –

и потащила

пучин волчица

кольцевладельца

в свой дом подводный,

и зря он пытался,

страха не знающий,

достать врагиню,

его влекущую,

мечом ужалить;

морские чудища,

клыками лязгая,

грызли железо.

Так в скором времени

он оказался

в неведомом зале,

который кровлей

был отмежеван

от вод прожорливых,

от бездн холодных,

чертог обширный;

и там при свете

огня, в сиянье

лучистого пламени

пред ним предстала

пучин волчица,

женочудовище.

Тогда он с размаху,

сплеча обрушил

железо тяжкое –

запело лезвие

о голову чудища

погудку бранную, –

но тут же понял он,

что луч сражений

над ней не властен,

ее не ранит

меч остролезвый,

он бесполезен

здесь, в этой битве,

шлемодробитель,

издревле слывущий

острейшим в сечах,

всесокрушающий –

впервые слава

меча лучистого

тогда помрачилась!

Но тверд был духом

и помнил о славе

вершитель подвигов,

родич Хигелака:

он прочь отбросил

искуснокованый,

наземь кинул

клинок свой бесценный,

и сам, разгневанный,

себе доверился,

мощи рук своих.

(Так врукопашную

должно воителю

идти, дабы славу

стяжать всевечную,

не заботясь о жизни!)

Не устрашился

гаутский витязь:

схватил за плечи

родитель Гренделя

и, гневом кипящий,

швырнул врагиню,

тварь смертоносную

метнул на землю;

она ж немедля

ему ответила:

в него кровавыми

впилась когтями

и тут, уставший,

он оступился,

муж могучий,

он рухнул наземь.

Уже, пришельцу

на грудь усевшись,

она готовилась

ножом широким

воздать за сына;

но были доспехом

покрыты прочным

плечи героя,

была кольчуга

ножу преградой,

и сгинул бы воин,

потомок Эггтеова,

вождь гаутский,

в водной пучине,

когда б не спасла его

сбруя ратная,

сеть боевая,

когда б Всевышний.

Правитель Славы,

его покинул;

но Бог справедливо

судил – и витязь

воспрянул, ратник

сильный, как прежде.



24

Тогда он увидел

среди сокровищ

орудие славное,

меч победный,

во многих битвах

он был испытан,

клинок – наследие

древних гигантов;

несоразмерный,

он был для смертного

излишне тяжек

в игре сражений,

но ухватился

герой за черен,

посланец Скильдинга,

страха не знающий,

сплеча ударил

и снес ей голову, –

шею рассекши,

разбив хребтину,

пронзило лезвие

плоть зломерзостную;

тварь издохла;

клинок окровавился"

герой возрадовался!

И тут победный

меч изнутри

озарился светом

так ранним утром

горит на тверди

свеча небесная.

Вдоль стен по залу

прошел воитель,

кипящий яростью

дружинник Хигелака,

держа оружие

наизготове, –

тот меч герою

еще был нужен! –

воздать он задумал,

как должно, Гренделю

за то, что чудовищный

ходил еженощно

войной на данов

и не единожды,

но многократно

крал из Хеорота

родичей Хродгара,

спящих дружинников

губил без жалости –

пятнадцать сожрал он

мужей датских,

без счета прочих

ему досталось

людей в поживу;

за те злодейства

он поплатился! –

сыскал отмститель

труп Гренделя в зале,

плоть изувеченную, –

таким, спасаясь,

бежал враг из Хеорота,

с места схватки;

далеко отпрянула

мертвая туша,

когда от тулова

отъяло лезвие

огромную голову.

Тогда-то ратники

из дружины Хродгара,

на страже ставшие,

дозором над заводью,

увидели воины,

как воды вспучились,

покрылись зыби

кровавой пеной;

тогда же старцы

седоголовые

совет держали,

решили мудрейшие,

что не вернется

дерзкий воитель,

вновь не явится

перед владыкой:

победу празднует –

так рассудили –

пучин волчица;

и в час девятый

всеславный Скильдинг,

златодаритель,

ушел с дружиной

домой, а на взморье

одни остались

гауты, гости,

скорбели и ждали

и не надеялись

в живых увидеть

вождя любимого.

И тут меч, смоченный

в крови зломерзких,

клинок, как ледышка,

в руках стал таять –

то было чудо:

железо плавилось,

подобно льдинам,

когда оковы

зимы на море

крушит Создатель,

Судеб Владыка,

Повелитель Времени.

Из всех сокровищ,

какие видел

гаутский воин

в подводном доме,

лишь вражью голову

да еще самоцветный

взял чудо-черен,

меча огарок

(истлила лезвие,

сожгла железо

кровь ядовитая

врагов человеческих);

и в путь обратный

он, невредимый

чудищеборец,

пустился в пучинах;

и были чисты

бурные воды,

пустынны хляби,

где прежде властила

тварь злотворная,

в схватке сгибнувшая.

Добродоблестный

к спасительной суше

выплыл воин

и вынес на берег

добычу победы,

дань битвы;

а там уж встретила

вождя дружина,

Господу в радости

благодарствующая

за спасение витязя,

в живых возвращенного;

и от бремени шлема

освободили его,

от нагрудника тяжкого;

и тогда успокоились

воды в том омуте

окровавленном.

От скал приморских

тропой знакомой,

дорогой хоженой

шли дружинники,

в сердце радуясь,

и несли с побережия

неподъемную

мертвую голову,

череп чудища,

отягчавший им

плечи, сильным,

всем по очереди, –

так, по четверо,

волокли с трудом

на древках копий

голову Гренделя

к золотому чертогу;

все четырнадцать

выступали в ряд,

впереди же всех

по лугам шагал

вождь могучий,

из них сильнейший.

И явились в хоромину;

и направился он,

достославный,

отважный в битве,

предводитель их,

прямо к Хродгару,

к престолу конунга,

а за ним внесли

притороченную за волосы

к древкам ясеневым

голову Гренделя

в зал для пиршеств

на страх пирующим,

и хозяйке-владычице

напоказ чудо-голову.



25

Молвил Беовульф,

отпрыск Эггтеоваз

"Вот, гляди, тебе,

сын Хальфдана,

дань с морского дна,

владыка Скильдингов,

в знак победы

сюда принесли мы!

То была не простая

служба ратная,

но подводная битва,

непосильный труд, –

шел на смерть я,

на верную гибель

в бурной бездне,

да Бог упас!

Острый Хрунтинг –

хотя и вправду

меч отменный –

мне не сгодился,

но другое Создатель

дал мне орудие:

меч гигантов,

клинок светозарный,

там висел на стене –

так хранит Господь"

смертных в бедствии!

Этим лезвием,

с помощью Божьей

удалось одолеть мне

вод владычицу;

но растаял клинок –

то железо расплавила

кровь горячая,

битвы испарина, –

мне ж достался

огарок – черен.

За датчан сполна

я воздал

ярой нечисти

и клянусь, что отныне

ты с дружиной,

со старейшинами,

с домочадцами

сможешь в Хеороте

спать бестревожно,

ибо адские выходцы,

силы дьявольские,

твои земли покинули,

конунг Скильдингов,

прежние скорби

не воротятся!"

И тогда золотую

рукоять меча,

исполинов наследье,

он вручил седовласому

старцу-воину,

и до веку владел

вождь датчан

той диковиной –

после гибели

богопротивников,

после смерти зломерзких

сына и матери,

драгоценность

искусно выкованная

отошла во владение

к наилучшему

на земле междуморской,

к достойнейшему

из дарителей золота,

к датскому конунгу.

Хродгар вымолвил

(он разглядывал

древний черен,

искусно чеканенный,

на котором означивалось,

как пресек потоп

великаново семя

в водах неиссякаемых, –

кара страшная! –

утопил Господь

род гигантов,

богоотверженцев,

в хлябях яростных,

в мертвенных зыбях;

и сияли на золоте

руны ясные,

возвещавшие,

для кого и кем

этот змееукрашенный

меч был выкован

в те века незапамятные

вместе с череном,

рукоятью витой)

слово мудрое

сына Хальфдана

(все безмолвствовали):

"Вождь, творящий

справедливый суд,

старец-землевластитель,

многое помнящий,

утверждает: рожден

этот воин

для славы всеземной!

Да! молва о тебе

в племенах человеческих

далеко разнесется,

благороднейший друг мой Беовульф!

Мудромыслием, доблестью

ты стяжал теперь

нашу дружбу

и назван сыном;

ты же в будущем

над народом твоим

утвердишься (известно мне!)

добродетелями,

не как Херемод,

наследник Эггвелы,

что над Скильдингами

гордо властвовал

не во благо им,

но к погибели

племени датского.

Он, исполненный лютости,

домочадцев разил,

сотрапезников,

и покинул мир,

вождь неправедный,

в одиночестве;

и хотя Творец

одарил его

всемогуществом

и возвысил его

над народами,

все равно в душе

жаждал он кроволития,

и не кольцами

данов радовал,

но безрадостные

длил усобицы,

распри ратников

во владеньях своих.

Вот урок тебе,

мудрая притча,

слово старца,

вождя многозимнего:

то не чудо ли,

что всесильный Господь

от щедрот своих

наделяет людей

властью и мудростью,

возвышает их, –

Бог, он всем вершит! –

он же в сердце

высокородного

поселяет страсть

любостяжания

и возводит его

на наследный престол,

ставит сильного

над дружиной,

над селеньями

и над землями

столь обширными,

что немудрому мнится,

будто нет пределов

владеньям его;

и богатство его возрастает,

и ни старость, ни хвори

не вредят ему,

беды и горести

не мрачат души,

и мечи врагов

не грозят ему,

ибо целый мир

под пятой у него.



26

Он же не ведает,

что, покуда в нем

расцветала страсть

да гордыня росла,

в его сердце страж,

охранитель души.

задремал, почил,

сном пересиленный,

а губитель уже

тайно лук напряг

и направил стрелу,

от которой душа

под кольчугой не спрячется,

под железною броней, –

нет спасенья

от посланницы адских

вредотворных сил

станет мало

ему, ненасытному,

всех имений его,

станет он гневлив

и на кольца скуп,

и, презрев Судьбу,

он отвергнется

от Бога благостного,

ниспославшего ему

власть и золото;

между тем к окончанью

жизнь клонится,

обращая в прах

тело бренное,

плоть ветшающую;

а на смену отжившему

придет конунг,

на рать расточающий

все богатства предместника

щедрой рукой.

Берегись же и ты,

милый мой Беовульф,

этих помыслов пагубных,

но ступи на путь

блага вечного

и гордыню, воитель,

укроти в себе,

ибо ныне

ты знатен мощью,

но кто знает, когда

меч ли, немочь ли

сокрушат тебя,

иль объятия пламени,

или пасть пучины,

или взлет стрелы,

или взмах меча,

или время само –

только свет помрачится

в очах твоих,

и тебя, как всех,

воин доблестный,

смерть пересилит!

Пять десятков зим

я под сводом небесным

правил данами,

утверждая оружием

их могущество

в этом мире

между многих племен,

и тогда возомнил,

будто нет мне

под небом недруга.

Но пришла беда! –

разоренье и скорбь

после радости! –

Грендель, выходец адский,

объявился, враг

в дом мой повадился!

И от злобы его

много я претерпел

мук и горестей;

но слава Господу

Небоправителю,

что продлил мои дни,

дабы ныне

эту голову изъязвленную

я увидел воочию

после долгостраданий моих!

Время! сядем за пир!

Винопитием

усладись, герой!

На восходе, заутра

я с тобой

разделю сокровища!"

Слову мудрого радуясь,

воин гаутский

занял место

в застолье праздничном:

и дружине,

и стойкому в битвах

лучше прежней была

изобильная трапеза

приготовлена снова.

Ночь шеломом

накрыла бражников,

и дружина повстала:

сребровласого

старца Скильдинга

одолела дрема,

да и гаута сон,

щитобойца-воителя,

пересиливал,

и тогда повел

к месту отдыха

гостя, воина,

издалека приплывшего,

истомленного ратника,

домочадец,

слуга, обиходивший

по обычаям древним

мореходов и путников

в этом доме.

Уснул доброхрабрый;

и дружина спала

под высокою кровлей

зала златоукрашенного

А когда в небесах

ворон черный

зарю возвестил,

солнце светлое

разметало мрак,

встали ратники,

меченосцы,

в путь изготовились,

дабы вел их вождь

к водам, странников,

на корабль свой,

опытный кормчий.

И тогда повелел он

Хрунтинг вынести,

остролезвое

железо славное,

и вернул сыну Эгглафа

с благодарностью,

молвив так:

этот меч –

лучший в битве друг!

(и ни словом худым

о клинке не обмолвился

добросердый муж!);

а потом с нетерпением

рать снаряженная

дожидалась его,

поспешившего

в золотые чертоги,

где предстал герой,

полюбившийся данам,

перед Хродгаром.



27

Молвил Беовульф,

сын Эггтеова:

"Ныне водим мы,

морестранники,

возвратиться

в державу Хигелака.

Ты приветил нас,

дал нам пристанище,

был хозяином

щедрым и ласковым;

и коль скоро случится

мне на этой земле

ради дружбы твоей

сделать большее,

чем уже свершил,

о народоводитель,

буду рад я

работе ратной;

и коль скоро за море

донесет молва,

что соседи

тебя тревожат,

как бывало уже,

угрожая набегами, –

я пошлю тебе войско

в тысячу воинов,

рать на выручку,

ибо знаю, что Хигелак,

хоть и молод

правитель гаутский,

он поможет мне

словом и делом,

я, как должно, в сраженье

послужу тебе,

и добуду победу

с древом битвы в руках,

и пополню

твою дружину.

Если ж Хредрик,

наследник державный,

к нам наведается,

в земли гаутские,

встретит он друзей, –

страны дальние

хороши для того,

кто и сам неплох!"

Тут, ответствуя,

Хродгар промолвил:

"Слово это

вложил в твое сердце

сам всемудрый Бог,

ибо разума большего

в людях столь молодых

не встречал я!

Ты крепок телом,

сердцем праведен

и в речах правдив!

Я же чаю,

что случай выпадет

сыну Хределя

от меча ли погибнуть,

от копья-стрелы,

от железа, болезни ли.

но любезный твой

вождь упокоится, –

ты же выживешь!

и тогда-то уж гаутам

не сыскать среди знатных

достойнейшего,

кто бы лучше

управил державу, –

лишь бы сам ты

престол не отринул!

А еще по душе,

милый Беовульф,

мне твое благомыслие,

ибо ты учинил

в наших землях мир

и согласье

в гаутах с данами, –

и отныне меж нами

не бывать войне,

и усобицы прежние,

распри забудутся!

И покуда я властен

в державе моей,

я сокровищниц не закрою –

пусть из края в край,

от друзей к друзьям,

лебединой дорогой

по равнине волн

корабли кольцегрудые

перевозят дары!

Знаю я, мои подданные

должным образом,

доброчестным обычаем

встретят недругов

и приветят друзей!"

Тут двенадцать даров

друг дружины,

сын Хальфдана,

поручил мореплавателю,

дабы эти сокровища

свез он родичам

в земли отчие

да скорей бы к нему возвращался;

и тогда благородного

крепко обнял

владыка Скильдингов

на прощание,

лобызая воителя, –

и сбежала слеза

по щеке седовласого,

ибо старец,

гадая надвое,

не надеялся

вновь увидеть

в своем чертоге

и услышать вождя,

так ему полюбившегося,

что не смог он сдержать

в сердце бурю слез;

и не раз потом

грустью полнилась

грудь правителя –

вспоминался ему

воин избранный.

Вышел Беовульф

из хором на луга,

славным радуясь

золотым дарам

(а уж конь морской

ждал хозяев,

корабль на якоре);

шли герои,

расхваливали

подношения Хродгаровы:

он воистину

вождь безупречный) –

только старость

его и осилила,

как и всякого смертного.



28

Шла дружина

мужей доспешных

к побережию,

и сверкали на воинах

сбруи ратные,

кольцекованые.

Страж прибрежный

следил с утеса,

как и прежде;

дивясь на воинство

потрясал он копьем,

не грозя, но приветствуя

вот идет на корабль свой

рать сверкающая,

гордость гаутов!

И взошли они

на корму круто выгнутую,

нагрузили

ладью на отмели

и казною, и конями,

и припасами воинскими,

и дарами бесценными

из сокровищниц Хродгара

переполнили.

Корабельного Беовульф

одарил караульщика

золоченым мечом,

дабы этим отличием,

древним лезвием,

страж гордился

в застольях бражных.

И отчалили корабельщики,

и отплыли, покинули

землю данов;

взвился на мачте

парус, плащ морской,

к рее крепко привязанный,

древо моря

скользнуло по волнам –

и помчалось;

ни разу над водами

непопутного не было

ветра плавателям,

и летел через хляби соленые

прочно сбитый борт

по равнине бурь;

скалы гаутские

показались вблизи,

берег знаемый, –

быстро к пристани,

подгоняемый ветрами,

побежал корабль!

А уж там их

встречал дозорный

страж, высматривавший

в океанской дали

возвращающихся

морестранников;

привязал он

широкореброго

вервью к берегу,

чтобы дерево плаваний

в хляби водные

не увлек отлив.

Повелел тогда

людям Беовульф,

благо путь недалекий,

на плечах снести

золотую кладь

к дому Хигелака,

сына Хределя, –

на приморском холме

вождь с дружиной

сидел в хоромах.

Был дворец тот обширен,

владыка могуч,

а жена его, Хюгд,

и юна, и разумна,

и ласкова,

хоть и мало зим

провела она

в этом доме,

дочь Хереда,

наделяя без робости

гаутских воинов

драгоценностями

от щедрот своих.

Ни гордыней, ни хитростью

не подобилась Хюгд

Трюд-владычице,

той, на чье лицо

заглядеться не осмеливался

ни единый

из лучших воителей,

кроме конунга,

ибо каждый знал:

страшной каре

повинный подвергнется,

смертным узам,

и меч, не мешкая,

огласит над злосчастным

приговор Судьбы –

и без жалости

смертоносное лезвие

сокрушало жизнь.

Не к лицу то властительнице,

не пристало то женщине,

даже лучшей из жен,

прях согласья,

по злобе, наветами

лишать жизни

мужей неповинных!

Родич Хемминга, Оффа,

укротил ее;

и за чашей медовой

люди сказывали,

что смирилась,

притихла злочинная

с той поры, как взял

юный вождь

деву златоукрашенную

в жены за море,

конунг Оффа

в свои чертоги, –

там по воле отцовской,

за желтыми водами,

зажила она,

с той поры добронравная,

многовластная

благоденствовала,

и была ей ниспослана

доля радостная,

и любил ее

вождь дружинный,

герой досточестный,

из сынов земли

всеизвестнейший, –

так я слышал, –

от моря до моря

Оффа славился

и победами ратными,

и подарками щедрыми

копьеносцам-дружинникам,

и в державе своей

мудровластием;

и таким же, как он,

был внук Гармунда,

родич Хемминга,

в битвах яростный Эомер,

покровитель воителей.



29

Предводитель шел,

и дружина за ним,

от приморских песков

по знакомой дороге,

прочь от берега, –

светоч небесный,

солнце с полдня

тропу озаряло.

Ускоряя шаг,

поспешала рать

ко дворцу, где сидел

юный конунг,

хранитель державы,

щедросердый вождь,

победитель Онгентеова.

Прежде них добежала

весть до Хигелака

о пришествии Беовульфа:

он вернулся

живой, невредимый

с бранных игрищ, –

уже приближается

ко дворцу друг щита,

к дому отчему!

Тотчас было

владыкой поведено

во дворце чертог

приготовить для странников,

и воссели там

родич с родичем,

вождь с героем,

из похода вернувшимся,

и, как должно,

хозяина доброго

витязь приветствовал.

Обходили стол

чаши с брагою:

честных ратников

медом потчевала,

мореходов,

дочь Хереда;

тут же Хигелак,

в зале пиршественном,

их расспрашивал,

ибо знать желал,

что морская рать,

что дружина гаутская

на чужбине изведала:

"Ты покинул нас,

родич Беовульф,

обуянный желанием

испытать себя

за солеными хлябями

битвой в Хеороте, –

что же было потом?

Спас ли Хродгара ты,

досточтимого конунга,

от напасти

всеземноизвестной?

Я не верил в успех,

сокрушался в душе

и, страшась твоих

дерзких замыслов,

друг возлюбленный,

умолял не искать

встречи с чудищем,

но понудить самих

южных данов

соперничать с Гренделем.

Слава Господу,

что хранил тебя

и вернул в живых!"

Молвил Беовульф,

отпрыск Эггтеова:

"То известно

вождь мой Хигелак

многим людям,

нам повстречавшимся,

как я с Гренделем

переведался

в том чертоге,

в ночной хоромине,

в доме Скильдинга,

где бесчинствовал

адский выходец, –

так воздал я ему,

что соотчичи Гренделя,

твари гнусные,

искони прозябающие

в прахе, проклятые,

никогда не похвалятся

этой битвой

и воплем заутренним!

Гостем Хродгара

я вошел во дворец,

в зал для пиршеств,

где сын Хальфдана,

как услышал

мое прозвание,

удостоил меня

местом возле

престолонаследника.

Ликовала дружина –

в жизни я не видал

большей радости

в бражном застолье;

там хозяйка державная,

миротворица,

не воссев еще

за веселый стол,

высылала в зал

юным дружинникам,

им на радость,

витое золото;

подносила воителям

дочь Хродгара

чаши с медом,

и я услышал

имя – Фреавару;

так ее называли,

пряху мира,

герои, одаренные

кубком дивноукрашенным.

Златоубранная

эта дева обещана

сыну Фроды, счастливцу:

за благо счел

мудрый Скильдинг,

хранитель державы,

избежать войны,

выдав деву

замуж за недруга.

Только редко где

после гибели кольцедробителя

опускаются копья,

смерть несущие, –

и невесте желанной

не упрочить согласия,

ибо вождь хадобардов

не возрадуется,

ни дружина,

ни его сородичи,

когда он войдет

с молодой женой

в отчий дом – и увидит

гордых данов

посланников,

а на них златокованую

сбрую древнюю,

достояние хадобардское,

родовое оружие,

им служившее

до поры, пока

в мечевой игре

не похищено было

вместе с воинами.



30

Там, за чашей медовой,

седой боец,

не забывший убитых

своих соратников,

он, печальный,

глядя сумрачно

на знакомый клинок,

станет сердце

юного витязя

бередить да испытывать,

разжигая в нем

пламя кровоотмщения:

"Узнаешь ли ты, друг,

меч прославленный,

твоего отца

драгоценный клинок,

послуживший ему

в том сражении,

где он пал,

шлемоносец-воитель,

в сече с данами,

где, разбив нашу рать, –

без отмщенья погибшую, –

беспощадные Скильдинги

одержали верх?

А теперь в этом зале

сын убийцы сидит,

той добычей кичащийся,

окровавленным лезвием,

тем наследьем,

что по праву

тебе причитается!"

И такими речами

распаляет он воина,

подстрекает, покуда

за дела отца

сын не поплатится,

не падет окровавленный

под ударами лезвия

дан-пришелец,

слуга Фреавару;

хадобард же спасется,

ибо знает он

все дороги

в краю отеческом.

И пойдет разлад:

клятвы нарушатся,

вспыхнет ярость

в сердце Ингельда,

пыл воинственный,

а любовь к жене

охладеет в нем.

Хадобардам

я не верил бы –

ни в их верность,

ни в дружбу с данами,

ни в согласье бессрочное!

А теперь пора,

о даритель сокровищ,

рассказать и о Гренделе;

я поведаю,

как сошлись мы

с ним врукопашную:

чуть запал за пригорки

самоцвет небес,

к нам ворвалось

злое чудище,

лютый недруг,

в дружинный зал,

где мы стражу держали;

первым Хандскио

пал от рук его,

муж, Судьбою-владычицей

обреченный на смерть, –

и, припав к нему

мечезубым ртом,

Грендель мерзостный

соплеменника нашего

разодрал в куски

и насытился человечиной;

но прожорливый

из чертога дружинного

не спешил бежать

сыроядец, вор

без поживы,

с пустой котомкой, –

и ко мне протянул он

руку грозную,

лапу острокогтистую;

на груди у него

пребольшой висел

крепко сшитый мешок,

хитроумно сработанный

адской тварью,

кошель необъятный

из драконьих кож, –

и вот в ту мошну

он наморился

затолкать и меня,

безоружного,

как и прочих, –

да попятился,

ибо в ярости

я встал на ноги!

Долго сказывать,

как я сквитывался

с людоедом, –

но этой битвой

преумножил я,

о народоправитель,

славу нашего племени!

Враг успел бежать –

но не долго жить

оставалось ему,

ибо в Хеороте

он утратил

плечо с предплечьем, –

обессиленный

в омут кинулся

адский выходец.

Нас на радости

Скильдинг державный

наградил золотыми пластинами

и несметной казной,

и воссели мы поутру

за веселый пир -

пело воинство,

ликовала рать;

сам же Скильдинг

седой, многоопытный

нам поведывал

о былых временах –

и словам его

арфа вторила,

сладкозвучное дерево, –

то он пел нам

песни безрадостные,

то предания сказывал

чудо-истинные,

властитель милостивый,

то с тоской вспоминал

годы минувшие,

силу юности,

сокрушенную временем, –

сердце старца

печалью полнилось,

горькой скорбью

по невозвратимому.

Так с утра

пировали мы,

пили брагу до вечера,

а когда над хороминой

тьма распростерлась,

матерь Гренделя

вознамерилась

кровью выместить

смерть единственного

сына, павшего

в схватке с гаутами;

и средь ночи

это женочудовище

погубило героя

неповинного –

жизнь покинул

старейшина ратный,

старый Эскхере, –

и не было поутру

тело мужа

пламени предано,

и, оплакав сородича,

даны горестные

не могли на костер

возложить его,

ибо жертву свою

в горный водоворот

утащила врагиня

кроваворукая.

То для Хродгара,

о народе пекущегося,

было скорбью,

горем великим;

стал он жизнью твоей

заклинать меня

вновь подвигнуться

на деяние воинское:

и для славы,

и ради награды

в хлябях ратовать.

Там, на дне морском,

отыскал я

злоизвестную

вод владычицу,

и схватились мы с ней

один на один:

океан окровавился,

как в подводном чертоге

снес я чудо-мечом

голову чудищную,

избежал я

когтей остролезвых –

знать, иная

мне смерть начертана! –

и воздал мне вождь,

сын Хальфдана,

щедрой платой,

дарами несметными!
 
*Горло уже саднило, а во фляге не осталось ни капельки*
31

Не нарушил он

благочиния древнего,

и ни в чем мне

отказа не было, –

был я взыскан

наследником Хальфдана,

награжден за труд

по желанию моему.

И теперь те сокровища

я тебе от души

подношу, господин мой,

ибо счастье ищу

лишь в твоей благосклонности:

ты родня мне, –

один из немногих! –

добрый мой Хигелак!"

В дом внести повелел он

вепреглавый стяг,

шлем высокий,

кольчугу железную

и отменный меч;

молвил Беовульф:

"Мне от мудрого старца,

от державного Хродгара,

был наказ такой:

чтобы в первую голову

я тебе поднес

это оружие

да сказал бы,

что конунг Херогар,

властный Скильдинг,

владел до срока

этим ратным нарядом,

но оставил его

не наследнику,

не любимому сыну

всехраброму Хероварду, –

ты хозяин сокровища!"

А еще – так мне сказывали –

провели напоказ

через двор четырех

жеребцов гнедопегих –

все один к одному;

отдал он повелителю

и коней, и оружие

(так и должно дружиннику;

не плести на соседей

сетей хитрости,

ни коварных ков,

козней душегубительных,

на соратников и сородичей!), –

предан Хигелаку

был племянник его,

и пеклись они

друг о друге

во всяком деле!

И еще я слыхал:

преподнес он Хюгд

шейный обруч,

подарок Вальхтеов,

а в придачу – трех

тонконогих коней

в ратной упряжи;

золотое кольцо

украшало с тех пор

шею владычицы.

Таковым оказался

сын Эггтеова,

в битвах доблестный,

в делах добродетельный:

он в медовых застольях

не губил друзей,

не имел на уме

злых намерений, –

воин, взысканный

промыслом Божьим

и под небом сильнейший

из сынов земли,

незлобив был

и кроток сердцем.

Прежде гауты

презирали его и бесчестили,

и на пиршествах

обходил его

вождь дружинный

своей благосклонностью,

ибо слабым казался он

и беспомощным,

бесполезным в бою;

но теперь он за прежнее

получил с лихвой

воздаяние!

Конунг Хигелак

повелел внести

в зал дружинный

наследие Хределя

златоблещущее –

тот, единственный

из гаутских мечей,

наилучшее лезвие, –

в отдал клинок

во владение Беовульфу;

и отрезал ему

семь тысяч земли

вместе с домом,

с чертогом престольным,

сообща они правили,

сонаследники,

и дружиной и землями,

но державой владел

только конунг,

законный владыка.

И случилось так

по прошествии лет,

что и Хигелак сгинул,

и Хардред

от меча погиб, –

под стеной щитов

пал наследник

дружиноводителя,

когда рать свою

вел в сражение

против воинства

жестоких Скильвингов,

сгинул в битве

племянник Херерика.

И воспринял тогда

власть державную

конунг Беовульф:

пять десятков зим

мудро правил он

мирным краем

и состарился.

В те поры дракон,

змей, исчадье тьмы,

там явился, хранитель

клада, скрытого

в неприступных горах

среди каменных круч,

где дорога

человеку заказана;

лишь однажды

к тем богатствам языческим

некий смертный

посмел проникнуть,

и покуда уставший

страж беспечно спал,

вор успел золоченую

чашу выкрасть,

умыкнуть из сокровищницы

драгоценный сосуд –

вот начало злосчастья

вот причина

людских печалей!



32

Не от добра он

избрал опасную

тропу, дорогу

к норе драконьей,

но, нерадивый

слуга старейшины,

он, провинившись,

бежал от кары,

ища пристанища

в дальней пещере.

Беглец злосчастливый

незваным гостем

вошел под своды –

и страх и ужас

его обуяли,

но, вспять пустившись,

он, многогрешный,

успел, однако,

из той сокровищницы

похитить чашу...

одну из множества

захороненных

в земле издревле.

В дни стародавние

последний отпрыск

великого рода,

гордый воитель,

чье племя сгинуло,

сокрыл заботливо

в кладохранилище

сокровища родичей:

их всех до срока

смерть поразила,

и страж, единственный

их переживший,

дружину оплакивал,

в душе предчувствуя

ту же участь –

не долго он сможет

богатствам радоваться.

Курган возвысился,

свеженасыпанный

близ моря на мысе,

в укромном месте

между утесами;

и там сложил он

пластины золота,

казну дружинную

и достоянье

кольцедарителя,

творя над кладом

заклятья великие:

"Земля! отныне

храни драгоценности,

в тебе добытые,

коль скоро люди

хранить их не могут!

Смерть кроволитная,

война истратила

моих родовичей;

не видеть им больше

чертога пиршественного,

не встанут воины

с мечами на страже,

некому ныне

лощить до блеска

чеканные кубки, –

ушли герои! –

и позолота

на гордых шлемах

скоро поблекнет –

уснули ратники,

что прежде чистили

железо сражений, –

и вместе с ними

доспехи крепкие,

предохранявшие

в игре копейной

от жал каленых,

в земле истлеют –

кольчуга с витязем

не разлучится!

Не слышно арфы,

не вьется сокол

в высоком зале,

и на дворе

не топочут кони, –

все похитила,

всех истратила

смертная пагуба!"

Так в одиночестве

и днем и ночью,

живой, он оплакивал

племя сгинувшее,

покуда в сердце его

не хлынула

смерть потоком.

Клад незарытый

стал достоянием

старого змея,

гада голого,

гладкочешуйного,

что над горами

парил во мраке

палящим облаком,

ужас вселяя

в людские души, –

ему предначертано

стеречь языческих

могильников золото,

хотя и нет ему

в том прибытка;

и триста зим он,

змей, бич земнородных,

берег сокровища,

в кургане сокрытые,

покуда грабитель

не разъярил его,

вор дерзкий,

слуга, похитивший

из клада кубок.

дабы снискать себе

вины прощенье, –

так был злосчастным

курган ограблен;

слугу хозяин

за то помиловал,

ибо впервые

он видел подобную

вещь издревнюю.

Дракон проснулся

и распалился,

чуждый учуяв

на камне запах:

не остерегся

грабитель ловкий –

слишком близко

подкрался к чудовищу.

(Так часто случается:

кому не начертана

гибель, тот может

избегнуть горя,

спасенный Господом!)

Златохранитель

в подземном зале

искал пришельца,

в пещеру проникшего,

покуда спал он;

потом и пустыню

вблизи кургана

змей всю исползал,

но ни единой

души не встретив,

он, ждущий битвы,

сражения жаждущий,

вернулся в пещеру

считать сокровища –

и там обнаружил,

что смертный чашу

посмел похитить,

из зала золото!

Злоба копилась

в холмохранителе,

и ждал он до ночи,

горящий мщением

ревнитель клада,

огнем готовый

карать укравших

чеканный кубок.

Едва дождавшись

вечерних сумерек,

червь огнекрылый

палящим облаком

взлетел с кургана –

тогда-то над краем

беда и грянула,

напасть великая,

а вскоре и конунг

с жизнью расстался,

нашел кончину.



33

Огонь извергая,

жизнекрушитель

зажег жилища;

пламя взметнулось,

пугая жителей,

и ни единого

не пощадила

тварь огнекрылая,

и негде было

в стране обширной

от злобы змея,

от пагубы адской

гаутам скрыться,

когда безжалостный

палил их жаром;

лишь на рассвете

спешил он в пещеру

к своим сокровищам,

а ночью снова

огнедыханием

людей обугливал.

(И все же напрасно

крепость курганную

он мнил неприступной!)

Внедолге и Беовульф

сам изведал

гибельность бедствия;

дом с престолом

вождя гаутского

в потоках пламени

сгорел и расплавился;

оплакал старец

сердопечальный

свое злосчастье;

и думал всемудрый,

что Бог гневится,

Создатель карает

за то, что древние

не блюл он заповеди,

и сердце воина

впервые исполнилось

недобрым предчувствием.

Дом дружинный,

испепеленный

палящим змеем,

дворец в пучинах

пожара канул,

но конунг ведеров

ратолюбивый

замыслил мщенье,

и повелел он,

военачальник,

невиданный выковать

железоцельный

щит обширный,

ибо не выдержит

щит деревянный,

тесина ясеневая,

жара пламени,

дыханья драконьего,

а вождь был должен

дни этой жизни

в битве окончить,

убив чудовище,

издревле хранившее

клад курганный!



Почел бесчестьем

кольцедаритель

вести дружину,

рать многолюдную

на огнекрылого:

единоборства

он не страшился,

не веря ни в силу,

ни в отвагу змея.

Немало опасностей

герою выпало

в дальних походах,

в грозных игрищах,

с тех пор как Хродгара

воитель странствующий

избавил от Гренделя,

очистил Хеорот

и женочудище

в битве осилил.

Не легче было

ему и в схватке,

где сгибнул Хигелак,

войсководитель,

гаутский конунг:

в пылу сражения

на поле фризском

потомок Хределя

пал наземь,

мечами иссеченный,

но спасся Беовульф! –

пловец искусный,

он вплавь через хляби

один возвратился

и тридцать тяжких

вынес доспехов

на берег моря;

и не хвалились

победой хетвары,

противуставшие

ему в сражении

щитоносители, –

из них немногие

с поля вернулись,

домой из сечи.

С недоброй вестью

он, одинокий,

приплыл, сын Эггтеова,

к земле отеческой,

и Хюгд поклонилась

ему дружиной,

казной и престолом,

ибо не верила,

что сын ее в силах

по смерти Хигелака

спасти державу

от ратей враждебных;

но тщетно в страхе

они, бессчастные,

молили воителя

принять наследье

и править народом

помимо Хардреда,

стать хозяином

в землях гаутских, –

однако, мудрый,

он не покинул

советом юного

владыку, покуда

мужал вождь ведеров.

Когда же явились

морескитальцы,

наследники Охтхере,

восставшие против

морского конунга

в державе Скильвингов,

сыны-изгнанники

пришли из Швеции

к гаутам, за море,

ища прибежища, –

тогда-то Хардред

гостеприимный

убит был Онелой

наследник Хигелака,

приют им давший,

а сын Онгентеова,

убийца Хардреда,

бежав от гаутов,

в свой дом возвратился;

остался Беовульф

единовластным

вождем над ведерами,

то добрый был конунг!



34

За смерть предместника

отмстил он, как должно,

в недолгом времени –

на помощь Эадгильсу,

вождю одинокому,

сыну Охтхере,

в знак дружбы он выслал

дружину за море,

рать и оружие;

и враг, застигнутый

зимним походом,

сгинул Онела.

Невзгоды многие

преодолевший,

несокрушимый

вершитель подвигов,

так дожил сын Эггтеова

до дня урочного,

и в час предначертанный

с драконом сведался.

Владыка гаутов,

а с ним одиннадцать

его соратников

искали змея.

Первопричину

людских несчастий

и смертоубийства

вождь знал, поскольку

слуга, положивший

к ногам хозяина

ту чашу краденую,

был тринадцатым

в его отряде, –

виновник распри

и злополучия

не доброй волей,

но покорный приказу,

корчась от страха,

он вел дружину

к тому подземелью,

к холму, что высился

близко от бурных

вод океана,

где кольца золота

тонко витые

хранил надменный

ревнитель, сторож

древнего клада,

в подземном логове, –

взять те сокровища

сумел бы смертный

лишь ценой непомерной!

Златодаритель,

на холм взошедши,

воссел, дабы слово

промолвить гаутам,

проститься с ними:

он сердцем предчуял

соседство смерти,

Судьбы грядущей,

уже готовой

старца приветить

и вместе с жизнью

изъять из тела

душу-сокровище. –

Недолго будет

дух войнолюбый

томиться в плоти;

и молвил Беовульф,

потомок Эггтеова:

"Перевидал я

немало с молодости

сеч и усобиц –

и все помню!

Семь зим мне было,

когда державный

меня от родителей

взял владыка:

казна и пища

мне шли от Хределя,

и воспитал меня

конунг, мой родич;

в его чертоге,

дитя чужое,

в глазах правителя

я был не хуже,

чем дети родные,

чем Хадкюн и Херебальд

и добрый мой Хигелак.

И так случилось,

что младшего брата

свалил брат Хадкюн

на ложе смерти

стрелой, сорвавшейся

с упругого лука

в игре, на охоте

без злого умысла, –

братогубительству

была причиной

стрела неверная,

поэтому Хредель

не мог по праву

воздать за сына

другому сыну –

без отомщения

остался Херебальд!

Так некий старец,

увидевший кровного

чада тело

на дереве смерти

в удавке пляшущее,

горько сетует,

слагает строфы

об отпрыске юном,

в петле висящем

на радость воронам,

а сам он, старый,

не властен исправить

участь детища;

зовет он поутру

дитя ушедшее,

не чая дождаться

другого наследника

богатствам и дому,

коль скоро единственному

сыну выпал

злосчастный случай,

смертный жребий;

войдет ли рыдающий

в покои отрока –

там запустенье,

гуляет ветер

в безрадостном зале, –

уснул наездник,

ратник в могиле! –

умолкли арфы,

и прежних пиршеств

не будет больше!



35

Выйдет ли скорбный,

один, стеная, –

дом и усадьба

ему покажутся

чрезмерно обширными!

Вот так же и в сердце

владыки ведеров

таилось горе:

убит был Херебальд,

но вождь был невластен

за смерть возмездием

воздать убийце,

ведь и постылого

отец не в силах

сына подвергнуть

позорной казни!

Тогда он в душе своей

людские радости

отринул ради

света Господня:

селенья и земли

он, уходящий,

как должен владелец,

оставил детям.

И были битвы,

ходили шведы

войной на гаутов,

морскими походами,

с тех пор, как умер

державный Хредель,

и до поры, пока

сыны Онгентеова

войнолюбивые

не пожелали

мира на море,

но в дерзких набегах

с нами сходились

близ Хреоснаберга.

И многим известно,

как наше воинство

с ними сквиталось

за кроволития,

хотя победа

была добыта

ценой крови

вождя гаутского, –

настигла Хадкюна

в той схватке гибель.

Но, как я слышал,

убийца конунга

убит был наутро,

воздал за родича

родич Эовор,

встретив Онгентеова, –

шлем от удара

широко треснул,

пал наземь Скильвинг,

и меч не дрогнул

в руке гаутского

кровоотмстителя.

За все, что Хигелак

мне дал державный,

за все достояние,

дом и земли,

ему платил я

клинком, сверкавшим

в работе ратной:

ни витязей шведских,

ни датских всадников,

ни войска гепидского

к себе на выручку

не призывал он,

казны не тратил

на слабых ратников,

коль скоро я первым

вступал в сражения,

стяжая победы! –

и так да будет,

покуда жив я,

покуда мне верен

клинок испытанный,

не раз служивший

моей отваге

с тех пор, как Дагхревна

убил я, и хугский

вождь не вернулся

к владельцу фризов

вместе с добычей,

с тем драгоценным

кольцом ошейным,

но пал на поле

знаменоситель,

дружинник храбрый,

сраженный не жалом, –

он так был стиснут

в моих объятьях,

что хрустнули кости.

И ныне да служат мне

меч и руки

в борьбе за сокровища!"

Слова последние,

клятву пред битвой

измолвил Беовульф:

"Немало я с молодости

сеч перевидел,

и ныне снова,

защитник народа,

ищу я встретиться

с жизнекрушителем,

свершу возмездье,

коль скоро выползет

червь из пещеры!"

Так он прощался

с ратью доспешной,

державный воин

с верной дружиной:

"Я без оружия,

без меча остролезвого

пошел бы на недруга,

когда бы ведал

иное средство,

убив заклятого,

обет исполнить,

как то было с Гренделем;

пламя опасно,

и, чтобы укрыться

от ядовитого огнедыхания,

нужны мне доспехи

и щит железный.

Не уступлю я

пламевержителю

в битве ни шагу! –

и да свершится

суд справедливый

Судьбы-владычицы! –

не похвальба спасет,

но храбросердие

в борьбе с крылатым!

А вы дожидайтесь

вблизи кургана,

мужи доспешные

того, победного,

из двух соперников,

кто упасется

от раны смертельной;

не вам сражаться,

но я – единственный,

кому по силам

тягаться с гадом,

с поганым в битве

мериться мощью!

Возьму добычу,

богатства курганные,

либо гибель

в удел достанется

вашему конунгу!"

Встал щитоносец

в кольчуге, в шлеме,

воин гордый,

сил преисполненный

и добромужества,

путь свой направил

к серым утесам, –

трус отступил бы! –

но вождь, победивший

во многих схватках,

где рати враждебные

сшибались с грохотом,

шел, и вскоре

увидел в скалах

жерло, откуда

потоком жарким

огонь изливался,

путь преграждая

в недра кургана:

никто не смог бы

пройти невредимым

в глубь подземелья,

проникнуть в пещеру

сквозь раскаленное

дыханье змея.

Тогда разъярился

вождь ведеров:

вопль неистовый

из горла вырвался,

гневное слово

громом грянуло

среди утесов;

и распалился

ревнитель клада,

заслышав клич, –

не мольбу о мире,

но вызов на битву.

Сперва из пещеры

дыханье смрадное

червя курганного

взметнулось дымом –

скалы дрогнули.

Гаут державный,

щитом прикрывшись,

пред каменным устьем

стоял, покуда

гад, извиваясь,

полз в потемках

к месту схватки;

и меч двуострый,

наследье древних,

сиял, подъятый,

в руках у конунга;

и оба сердца

равно кипели

и страхом и ненавистью.

Держа наготове

свой щит спасительный,

стоял незыблемо

войсководитель

в наряде ратном,

а змей тем временем,

свиваясь в кольца,

лез из пещеры

судьбе навстречу.

Казалось ратнику,

что щит, защитник

души и тела,

не так надежен,

как то хотелось бы

герою, коль скоро

впервые в жизни

Судьба не хранит его

в единоборстве,

в победной битве.

Тогда на недруга

воитель гаутский

мечом обрушился,

искуснокованым

наследьем конунгов,

но вкось по кости

скользнуло железо,

клинок по черепу,

не так, как нацелился

высокородный;

удар неловкий

лишь раззадорил

холмозащитника:

он пыхнул пламенем –

далеко хлынул

пар ядовитый.

Правитель ведеров

не мог похвастаться

удачей в стычке:

не лучшим образом

ему служило

лезвие славное.

Нелегкую долю

избрал достойнейший

сын Эггтеова,

решившийся биться

с драконом насмерть, –

и суждено ему

в край далекий

уйти, покинув

юдоль земную,

как и всякому смертному!

И снова, не медля,

сошлись противники;

но страж подземелья,

приободрившись,

приподнял голову,

и стал, полыхая

дыханьем смрадным,

огневержитель

теснить героя;

и не нашлось

под рукой у конунга,

как должно в сражении,

благородного воинства –

но в дальнюю рощу

спаслась дружина,

рать укрылась.

Из них лишь единый

смутился в сердце –

ибо изменником

стать не может

муж доброчестный!



36

То Виглаф был,

сородич Эльвхера,

сын Веохстана,

щитоноситель,

любимец Скильвингов.

Увидев на конунге

одежды битвы,

объятые пламенем,

он вспомнил, какими

его приветил

дарами владыка,

вернувший Вагмундингам

наследные земли

и власть над племенем

его родителю.

И поднял Виглаф

щит желто-липовый

и меч, наследье

потомка Охтхере,

скитальца Эанмунда,

который был в битве

убит, бездомный,

в сраженье с Веохстаном,

взявшим в добычу

это оружие:

нагрудник кольчатый,

шлем железный

и меч отменный,

подарок Онелы,

издревнее лезвие, –

одежды битвы,

орудие сечи,

наряд воителя

(однако Онела

за смерть племянника

не мстил убийце);

тот меч хранился

и щит и кольчуга

у Веохстана,

покуда не вырос

ему преемник,

дабы продолжить

славу отцовскую

среди гаутов, –

оставил старец,

покинув землю,

наследство сыну.

И вот впервые

воина юного

призвал державный

делить с дружиной

удары битвы:

был духом он крепок,

а меч наследный

остро наточен, –

и скоро на деле

дракон изведал

его могучесть!

Промолвил Виглаф

печальносердый,

уча соратников

дружинному долгу:

"То время я помню,

когда в застолье

над чашей меда

клялись мы честью

служить исправно

кольцедробителю,

нас одарившему

одеждой битвы,

мечами, кольчугами,

коли случится

нужда в подмоге!

Из многих воителей

себе в попутчики

избрал он лучших,

сильнейших героев -

копьеметателей,

храбрейших кольчужников,

сочтя нас достойными

дела смелого,

хоть и замыслил

вождь дружинный

сам, в одиночку,

народоправитель,

свершить возмездие,

ибо не раз он

снискивал подвигами

славу всеземную!

Но так случилось,

что ныне нуждается

вождь в отваге

своих сподвижников,

в силе воинства! –

так не пора ли

и нам изведать

огненной пагубы!

Бог свидетель,

уж лучше мне в пламени

навеки сгинуть,

владыку спасая,

чем ждать в укрытье!

Бесчестно было бы

нам, щитоносцам,

вспять обратиться,

не испытавши

врага железом,

не встав на сторону

правителя ведеров!

Не должным образом

вождю мы платим

за прежние милости,

коль скоро конунг,

покинутый гаутами,

гибнет в битве!

Да будет щит мой

и меч в сражении

ему подспорьем!"

Туда поспешил он

сквозь чад ядовитый

к вождю на помощь

и так воскликнул:

"Бейся, о Беовульф,

рубись без страха,

как ты поклялся

в дни твоей молодости!

Да не померкнет

до смерти слава

и честь державная!

Ты, вождь всезнатный,

несокрушимый,

за жизнь сражайся

что силы достанет!

Я встану рядом!"

Тогда, услышав

тот клич героя,

огневержитель,

кипящий яростью,

дохнул – и пламя

окутало воинов,

мужей доспешных:

ни сбруя кольчатая,

ни щит копьеносца

не защитили,

и сгинул бы юный,

сгорел бы витязь, –

но родича родич

державный, ратника,

чей щит обуглился,

укрыл железной

доской от пламени,

и, вспомнив о славе,

нацелил конунг

дракону в голову

удар сокрушительный.

Ярость умножила

силы мужа! –

но преломился

каленый Нэглинг,

меч Беовульфа,

старинное лезвие:

была воителю

дана такая

мощь, что в сечах

ему и лучший меч

был несподручен,

и, как я слышал,

в руках ратоборца

любое лезвие,

железо остреное,

от мощных ударов

крошилось в сражении!

Тут, с третьего раза,

метнувшись на недруга,

червь огнедышащий,

бич смертных,

поверг на землю

вождя державного –

клыки драконьи

вонзились острые,

ядоточащие

воителю в горло,

и кровь потоком

на грудь излилась!



37

Тогда, я слышал,

к нему на выручку

поспел дружинник:

он, знатный родом,

известный мужеством,

силой и ловкостью,

в руке опаленной

клинок сжимая,

уцепил не в голову

гаду, но ниже

вонзил оружие,

ужалил в горло

змея зломерзкого –

вошло железо

в плоть огненосную,

сникло пламя,

дыханье драконье;

и тут же конунг,

едва очнувшись,

свой нож широкий,

владыка ведеров,

из ножен выхватил

и острым жалом

вспорол утробу

огневержителя, –

сдохло чудище.

Так рано поутру

два ратника-родича

убили змея, –

да будут примером

они для воинов! –

но стал последним

тот бой победный,

работа ратная,

в жизни конунга:

набухли раны,

следы драконьих

клыков на шее,

горя, смердели,

и грудь покрылась

глубокими язвами –

яд змеиный

въедался в тело.

Вождь мудромыслый

под серыми скалами

сел на камень

вблизи кургана,

напротив жерла,

устья пещеры,

своды которой

на вековечных

столпах покоились.

Лицо владыки

и грудь водою

дружинник добрый

омыл из пригоршней

от крови, пролитой

героем в битве,

и снял с воителя

бремя шлема.

Промолвил Беовульф,

превозмогающий

смертную муку

(ему осталось,

он чуял, мало

земного счастья;

силы иссякли;

пришли к пределу

дни его жизни,

и смерть приблизилась):

"Имей я сына,

ему я мог бы

оставить наследье,

мое оружие,

наряд мой ратный,

тому, кто был бы

моим преемником!

Я пять десятков зим –

хранил державу,

и не единый

из сопредельных

племеводителей

не смел потревожить

меня дружиной,

грозить мне набегом!

Я мирно властил

и ждал урочного

срока и жребия:

не жаждал распрей

и лживыми клятвами

не осквернялся,

чему сегодня,

смертельно раненный,

я радуюсь в сердце,

ибо Создатель

не попрекнет меня

убийством родичей, –

так пусть же изыдет

душа из тела!

Спеши, о мой Виглаф,

сойди под землю,

в тайник курганный

под серыми скалами

(дракон, лишенный

своих сокровищ,

лежит, недвижный,

сраженный в сердце);

и я, увидев

казну издревнюю,

насытив зренье

игрой самоцветов

и блеском золота,

возлягу рядом

и без печали

жизнь покину

и власть земную".



38

Немедля, – так слышал я, –

по слову конунга,

по воле правителя,

в бою израненного,

сын Веохстана

сошел в пещеру,

воин в кольчуге,

в рубахе сетчатой;

там, добродоблестный,

гордясь добычей,

увидел множество

колец, камений,

груды золота

и самоцветов,

сосуды дивные,

древние вещи,

вдоль стен стоявшие

в жилище змея,

чудные чаши

(канули в вечность

их обладатели!),

и шлемы ржавые

времен прошедших,

кольчуги траченные,

и уборы истлевшие

(таким богатством,

в земле сокрытым,

такой добычей

мог бы гордиться

любой из смертных!);

и там же знамя,

стяг златотканый

на крепком древке

над россыпью золота

солнцегорящий.

искусно шитый

сиял, озаряя

чертог обширный,

сокровищ вместилище,

жилище змея,

который сгинул,

мечом пораженный.

Тогда, – так я слышал, –

сложил дружинник

богатство курганное,

казну гигантов

в мешок, в кольчугу,

сосуды, чаши.

сколь мог осилить,

и взял слепящий

стяг светозарный,

поскольку Беовульф

ножом двуострым,

драконоборец,

сразил дозорного,

издревле стерегшего

холм сокровищный,

пламевержителя,

во тьме полыхавшего

дыханием пагубным

над тем курганом.-

чудище сгинуло.

Вышел воин

с кладью бесценной

из подземелья,

страхом терзаемый,

тревогой в сердце:

застать успеет ли

в живых владыку,

правителя ведеров,

без сил лежавшего

вблизи пещеры.

Золотоноша

нашел воителя,

истекшего кровью,

вождя всезнатного,

почти что при смерти;

он долго витязя

кропил водою,

покуда слово

из сердца воина

на волю не вырвалось;

и молвил Беовульф,

скорбный старец,

глядя на золото:

"Владыке Вселенной

хвала! – я вижу

эти сокровища

и славлю Господа,

Небоправителя,

в день мой последний

мне ниспославшего

победу в битве,

а эту добычу –

народу нашему!

В обмен на богатства

жизнь положил я –

теперь державу

сами храните! –

мой срок истекает!

Повелеваю

вам, ратоборцы,

мой прах и пепел

укрыть в кургане,

в холме высоком,

близ моря насыпанном

на Мысе Китовом,

дабы отныне

то место звали

курганом Беовульфа

морескитальцы,

в ладьях плывущие

из дальних пределов

по темным водам".

Обруч ошейный

витого золота

вождь доброчестный

вручил воителю –

кольцом и обручем,

кольчугой и шлемом

он юного мужа

благонапутствовал;

"Ты – единственный

мой наследник

из рода Вагмундингов,

чье семя сгинуло,

Судьбою похищено:

в час предначертанный

ушли знатнейшие –

и я за ними!"

С последним словом

угасло сердце

мудрого старца;

осталось тело,

костра пожива;

душа отправилась

искать награды

среди угодников.



39

То было горем,

великой скорбью

воина юного:

он видел тело

вождя возлюбленного,

лишенное жизни;

но тут же, рядом,

его убийца

лежал бездыханный,

жизнекрушитель,

погибший в схватке,

змей зломерзкий,

страж, утративший

свои сокровища,

ибо железное

лезвие тяжким

ударом в сердце

вдруг оборвало

дни его жизни,

и грянул оземь

холмохранитель

на склоне кургана:

не властен он больше

летать ночами,

червь огнекрылый,

гад, стерегший

свои богатства.

Дракон был повержен

рукою конунга,

клинком владыки,

каких воистину

среди сынов земли

вовеки не было,

хоть я и слышал

песнопреданья

о многих сильных

и стойких в битве,

но не посмел бы

из них ни единый

в огне сходиться

с ядоточащим

червечудовищем,

стяжая богатство,

как сделал Беовульф,

смертью купивший

клад несметный,

в битве, где оба

противоборца

расстались с жизнью!

Тогда уж из лесу,

из рощи вышли

клятвопреступники, –

те десять бесславных,

бежавших в страхе,

копья в испуге

поднять не посмевших,

меча в защиту

ратеначальника, –

и вот, покрывшие

щиты позором,

они приблизились

к одру героя,

глядя на Виглафа:

сидел скорбящий

над телом старца,

достойный копейщик

кропил водою

лицо владыки,

но бесполезно –

ничто не смогло бы

дружиноводителя

вернуть к жизни!

Господня воля

в веках непреложна,

Промысел Божий

искони правил

делами смертных, –

и ныне так же!

Суровой речью

их встретил воин,

мужей трусливых,

бежавших от битвы;

на них, бесчестных,

глядя презрительно,

так молвил Виглаф,

сын Веохстана:

"Правдоречивый

сказал бы: воистину

вождь, наделивший

вас, нестоящих,

кольцами золота,

ратными сбруями

(ибо нередко

в застольях бражных

шлемы, кольчуги,

наряды сечи,

в дружинном зале

дарил державный

всем, приходившим

в его пределы), –

зря отличил он

мечами острыми

вас, дрожащих

при виде недруга.

Не мог он похвастаться

вашей помощью

в сражении, конунг,

но, взысканный Богом

Победотворцем,

один сумел он

в неравной схватке

врага пересилить!

Я был невластен

спасти державца,

и уберечь его

надежды не было,

но, изловчившись,

помог я родичу:

мечом наудачу

ударил чудовище –

оно ослабло,

и в горле смрадный

огонь пресекся.

Но слишком мало

было соратников

вокруг владыки! –

за то отныне

и вам не будет

даров сокровищных,

нарядов ратных,

ни радостей бражных;

и вы утратите,

землевладельцы,

наделы наследные,

когда услышат

дружиноводители

в краях сопредельных

о том, как в битве

вы обесславились!

Уж лучше воину

уйти из жизни,

чем жить с позором!"



40

Тогда ко дворцу

он гонца с вестями

послал, в хоромы

над морем, где ждали

с утра старейшины,

сидели ратники,

гадая надвое:

то ли оплакивать

вождя погибшего,

то ли с победой

вернется конунг;

и не солгал им

печальный вестник

с холма приморского,

муж, прибежавший

с мыса курганного,

но правду измолвил,

сказал глашатай:

"Возлег сегодня

на ложе смерти

владыка ведеров,

гаут всевластный,

уснул, убитый

в бою драконом!

А рядом с героем

жизнекрушитель

простерся мертвый,

ножом распоротый

(не меч, но двуострый

нож покончил

с червечудовищем).

Там же Виглаф,

сын Веохстана,

над Беовульфом,

живой дружинник

над павшим державцем,

страж печальный,

сидит, охраняя

и друга и недруга!

Ждут нас войны

и кровомщение,

едва о смерти

правителя нашего

узнают фризы,

франки услышат.

Та распря вспыхнула,

когда на хугов

дружину Хигелак

и флот свой двинул

к пределам фризским,

где войско хетваров

с ним переведалось,

воинство сильное,

многомогучее, –

там был повержен

отважный в битве,

пал в сражении

вождь, не успевши

воздать соратникам

за службу добычей;

возненавидели

нас меровинги.

Не жду я также

добра и мира

от племени шведов:

ведь всем известно,

как в Роще Вороньей

убил Онгентеов

Хадкюна Хредлинга.

Тогда впервые

гауты гордые

войнолюбивых

искали Скильвингов,

и встретил гаутов

родитель Охтхере,

старец державный:

сваливши Хадкюна –

вождя мореходов,

из плена выручив

жену, чьи сокровища

враги похитили,

свою супругу,

ему родившую

Охтхере с Онелой,

он гнал дружинников,

лишившихся конунга,

и, встав на дороге,

рать бегущую

близ Леса Вороньего

настиг – и немногих,

там уцелевших,

усталых и раненых,

обставил воинством;

всю ночь он без устали

грозил злосчастным

страшными казнями:

одних он прикажет

зарезать поутру,

других – повесить

на радость воронам

на древе смерти.

Но на рассвете,

когда уж воины

в спасенье изверились,

вдали запели

рога походные

дружины Хигелака –

явился верный

конунг с отрядом

на помощь родичам.
 
41

В битве кровавой

сшиблись рати –

гауты, шведы,

народ с народом,

смешались в сече

необозримой.

Тогда с дружиной

вождь сокрушенный,

старец-воитель

бежал, спасаясь,

спешил укрыться

в стенах Онгентеов:

изведав могущество

и доблесть Хигелака,

дольше не мог он

борьбой испытывать

войско вражье,

и, не надеясь

от морескитальцев

спасти казну свою

и чад с супругой,

он под защиту

высокой насыпи

ушел в ограду;

но следом стяги

дружины Хигелака,

теснящей шведов,

по полю двинулись,

рубились Хредлинги

на земляных валах,

покуда Онгентеов,

седобородый

народоправитель,

в смертельной схватке

не встретил лезвия

меча, несущего

гнев Эовора.

Сперва на владыку

напал Вульф Вонрединг,

ударил яростный –

и кровь державного

дружиноводителя

седины окрасила, –

но старый Скильвинг,

не устрашившийся,

врагу, как должно,

воздал, ответил

ударом тяжелым,

взмахнул над недругом

клинком разящим

воитель-старец –

и не поспел герой,

потомок Вонреда,

щитом прикрыться,

как шлем крепчайший

располовинился,

и он, окровавленный,

пал на землю

(еще он не был

смертью отмечен,

но сильно раненный

боец был в ярости).

Тогда воитель

из рати Хигелака,

брата увидев,

к земле склонившегося,

мечом размахнулся

и кровлю шлема,

щита ограду

рассек – тут конунг,

владычный старец,

дух испустил,

и осталось за ведерами,

судьбой хранимыми,

поле брани;

и подняли Вульфа

и раны родича

уврачевали.

Победный Эовор

с Онгентеова,

с вождя дружинник,

сорвал кольчугу,

убор властелина,

и шлем, и лезвие

меча с рукоятью

сложил пред конунгом,

за что герою

награду Хигелак

сулил великую –

и выполнил слово:

за труд кровавый

правитель гаутов,

наследник Хределя,

домой возвратившись,

взыскал и Вульфа,

и Эовора

казною богатой –

было каждому

дано сто тысяч

землей и кольцами

(дары щедрейшие

за ратную службу!),

и дочь родную,

дома отраду,

в залог благосклонности

он отдал Эовору.

Вот корни распри

и ярости недругов

и кровомщения!

Я знаю, скоро

нагрянут шведы

к нашим жилищам,

едва проведают

о том, что не стало

ратеначальника,

ревнителя наших

земель и золота,

вождя, охранявшего

и наше племя

и славных Скильдингов, –

кольцедробитель,

герой владычный

путь свой окончил.

Идите же к конунгу,

проститесь, дружинники,

с владыкой гаутов

и возложите

златодарителя

на ложе пламени,

а с ним и сокровища –

не частью, но полностью –

в огне да сгинут

каменья и золото,

добыча, взятая

в последнем сражении

ценою жизни, –

так пусть же истлит

и казну и конунга

костер единый:

не должно героям

носить драгоценности

горестнопамятные,

да не украсит

и шею девичью

кольцо витое,

коль скоро пленная

жена за недругами

пойдет на чужбину, –

в былое канули

с конунгом вместе

пиры и радости;

морозным утром,

в руках сжимая

копейные древки,

повстанут ратники,

но их разбудит

не арфа в чертоге,

а черный ворон,

орлу выхваляющийся

обильной трапезой,

ему уготованной,

и как он храбро

на пару с волком

трупы терзает!"

Так поведал

гонец доброчестный

скорбные вести,

и не солгал он

ни в слове, ни в деле.

Встала дружина;

пошли воители,

слезами облившись,

к Орлиным Скалам

взглянуть на чудо:

там, на песке,

под закатным небом

владыка лежал

бездыханный, воин,

правивший ратью

долго и праведно,

щедрый на кольца,

а ныне похищенный

смертью в сражении,

державный ведер;

там же виднелось,

вблизи героя,

тело драконье,

плоть распростертая

мертвого змея,

червя зломерзкого

труп, опаленный

пламедыханием

(туша твари

ступней в пятьдесят

была длиною);

в небо взвиваясь,

в ночи бесчинствовал

дракон, а утром

скрывался в пещере –

смерть разлучила

кладохранителя

с его владением:

кубки, чаши,

блюда лежали

рядом со стражем,

ржавые лезвия,

кольчуги истлевшие

(долго покоился

клад, наследие

древнего племени,

в том подземелье,

тысячезимнее

златосокровище,

крепко заклятое,

дабы не смел

ни единый смертный

его коснуться, –

лишь Вождь Небесный,

Создатель, властен

открыть богатства

тому, кто взыскан

его благосклонностью,

милостью Божьей,

мужу достойному!)



42

Но стало ясно,

что не было счастья

владельцу богатства,

казны курганной,

ибо и воин

погиб в сражении,

и страж сокровищ

не смог избегнуть

возмездия в битве.

Не знает смертный

урочного часа

своей кончины,

и все же уходит

он, обреченный,

из зала для пиршеств,

друзей покинув.

Так сделал Беовульф,

когда решился

на бой с драконом,

а сам и не ведал,

за что он в битве

заплатит жизнью:

тот клад до скончанья

веков заклятьем

таким заречен был,

что станет смертный,

в грехах погрязнув,

молиться идолам

и, в цепи ада

попав, запятнает

себя пороками

еще допрежде,

чем ступит на это

место проклятое,

раньше, чем взглянет

на это золото!

Молвил Виглаф,

сын Веохстана:

Порой погибает

один, но многих

та смерть печалит –

так и случилось!

Наших советов

не принял пастырь,

мольбы не услышал

любимый конунг,

а мы ведь просили

не биться с огненным

холмохранителем –

пускай довека

змей дожидался бы

в своем подземелье

мирокрушения.

Но был вождь верен

высокому долгу –

стяжал сокровища,

и страшную цену

Судьба взыскала!

Я был в пещере,

мне посчастливилось

в тайник проникнуть

(трудна дорога,

тропа подземельная),

и я, увидев

клад сокровенный,

нимало не медля,

выбрал из груды

бесценной утвари,

сколь мог осилить,

и возвратился

с тяжелой ношей

к правителю нашему.

Еще дышал он,

и в полной памяти,

вас перед смертью

благословляя,

он повелел вам

курган насыпать

над пеплом, воздвигнуть

холм во славу

его свершений!

Он был из смертных

всеземнознатных

вождем достойнейшим,

покуда властвовал

казной и домом!

Теперь нам должно

вновь потревожить

тайник подземный,

в курган проникнув,

взглянуть на золото

(стезя мне знакома),

насытить зрение

сиянием клада,

игрой камений.

И пусть ко времени,

когда возвратимся мы,

тут будет ложе

готово для конунга,

одр погребальный,

дабы снесли мы

вождя могучего

туда, где пребудет он,

хранимый Богом".

И повелел им

сын Веохстана,

гордый воитель

героям многим,

готовить для проводов

землевладыки

сруб костровый,

дрова и место

для погребения:

"Испепелится,

в огне исчезнет

муж храброчестный,

не раз видавший

дожди железные,

где стрелы, тучами

с тетив слетая,

в щиты вонзались,

где дрот остреный,

копье бодало

доспехи в битве!"

Тут юный, но мудрый

сын Веохстана

верных из воинства

вызвал витязей

(семеро было

смелых ратников,

сам же – восьмой)

и повел их под своды

вражьего логова

(смолистый пламенник,

факел, высвечивал

тропу в потемках),

и там не делили

они добычу,

ибо знали,

кому достанется

все это золото,

клад бездозорный,

на разорение обреченный;

и, не печалясь

о тех богатствах,

сокровища вынесли

прочь из пещеры.

Тогда же змея,

червечудовище,

с утеса кинули

в море – канул

дракон в пучине.

Кладь золотую,

витые кольца,

и старца-конунга

свезли на подводе

к месту сожжения

на Мысе Китовом.



43

Костер погребальный

воздвигли ведеры,

мужи дружинные,

украсив ложе

щитами, кольчугами,

как завещал им

дружиноводитель

еще при жизни, –

там возложили

на одр возвышенный

скорбные слуги

старца-конунга;

и скоро на скалах

вскипело пламя,

ратью раздутое;

черный взметнулся

дым под небо;

стонам пожара

вторили плачи

(ветра не было);

кости распались,

истлились мышцы,

сгорело сердце.

Герои-сородичи

горе оплакивали,

гибель конунга,

и некая старица

там причитала,

простоволосая

выла над Беовульфом,

плакала старая

и погребальную

песню пела

о том, что страшное

время близится –

смерть, грабежи

и битвы бесславные.

Дым от кострища

растаял в небе;

десять дней

насыпали гауты

курган высокий

над прахом владыки,

бугор могильный,

заметный издали,

морескитальцам

знак путеводный.

Ограду крепкую

вокруг могильника

они воздвигли,

из камня стены,

мужи искусные.

Захоронили

в холме сокровища,

добычу битвы,

витые кольца,

и все, что было

в пещере драконьей, –

вернулось в землю

наследие древних,

и будет золото

лежать под спудом

вовек, как и прежде,

от смертных скрытое.

Вождю воздали

последнюю почесть

двенадцать всадников

высокородных, –

объехав стены

с обрядным пением,

они простились

с умершим конунгом,

восславив подвиги

и мощь державца

и мудромыслие, –

так подобает

людям, любившим

вождя при жизни,

хвалить, как прежде,

и чтить правителя,

когда он покинул

юдоль земную!

Так поминали

гауты мертвого,

навек ушедшего

ратеначальника,

провозглашая:

среди владык земных

он был щедрейший,

любил народ свой

и жаждал славы

всевековечной!

Тиваз закончил свой рассказ, горло жгло огнем." Все на сегодня хватить. Сегодня я даже наверное говорить уже не смогу. Не бард же я, что бы часами говорить. Ну недельку теперь отдохну",- Он посмотрел на свою пустую флягу,-"надо наполнить",- так думал Тиваз двигаясь к порту, в котором стоял корабл отплывающий к Гунарду.
 
Тиваз боялся, что его горло не выдержит подобного подвига, коий он совершил рассказывая беовульфа. Поэтому на этот раз он решил рассказать небольшую сагу о Эгиле и Асмунде

Сага об Эгиле Одноруком и Асмунде Убийце Берсерков
(Egils saga einhenda ok Бsmundar berserkjabana)
1. Брюнхильд

Жил конунг по имени Хертрюгг (Бранислав), который правил Русью — обширной, густонаселенной страною, что находится между землей гуннов и Новгородом. У него была жена и две дочери, обеих звали Хильд. Это были красивые добронравные девушки, хорошего воспитания, конунг очень их любил.

Однажды, когда конунг был на охоте, старшая Хильд пошла со своими девушками в ореховую рощу. Она звалась Брюнхильд (Ратибора), потому как была искусна в ратном деле. Когда женщины было уже собирались возвращаться из леса домой, перед ними возникло огромное чудовище, называемое хьяси (hjasi). Это огромный, дикий зверь, и живет он дольше всех чудовищ, что объясняет поговорку, когда о старом человеке говорят «стар, как хьяси». Выглядит этот зверь как безобразный пес с такими громадными ушами, что они достают до земли. Женщины бросились врассыпную, едва завидев чудовище, но хьяси схватил дочь конунга и скрылся в лесу, унося ее с собой.

Прислужницы воротились домой и рассказали о том, что случилось. Конунга крайне опечалила эта новость, он отправил людей на поиски дочери, но нигде не удалось обнаружить ее следов. Никто ничего не мог сказать об ее исчезновении, и вскоре люди стали меньше думать об этом.

И вот наступил Йоль.
2. Беккхильд

На Йоль конунг устроил великолепный пир. А младшая Хильд (ее звали Беккхильд (Красоборой) — по причине искусности в вышивании), будучи девой разумной, все сидела в своих палатах. В первый день Йоля конунг послал за дочерью, та нарядилась и вышла на улицу в сопровождении девушек и нескольких благородных мужей из числа придворных. Когда они проходили через один из садов, то услыхали страшный рев и увидели ужасающего грифа, летевшего прямо на них. Казалось, его крылья покрыли весь город. Затем на город упала кромешная тьма, гриф схватил дочь конунга и улетел прочь, унося ее с собой. Птица зашибла насмерть двоих прислужников, все же остальные были обуяны ужасом.

Вскоре эта новость достигла чертогов конунга. Конунг сильно опечалился и молвил:

— Похоже на то, что нет конца и края нашим несчастьям. Мне неведомо, что может стоять за этими чудовищами. Желаю, чтобы все вы знали: любой, кто отважится отправиться на поиски моих дочерей, не только жениться на одной из них, ежели только их сыщет, но и получит треть моего княжества. Даже если какой-то человек найдет их мертвыми, он все равно сможет держать лучший удел в стране и выбрать любую женщину себе в жены.

Некоторые называли это щедрым предложением, но добавляли при этом, что дело нешуточное. После Йоля все разъехались по домам, глубоко опечаленные тем, что произошло.

Прошла зима, а за ней и лето. Поздней осенью случилось войти в гавань небольшому кораблю, который был весь золотой выше линии погружения и нес тридцать человек на борту, не считая слуг.

Конунг как раз был в гавани, и прибывшие вышли ему навстречу с приветственными словами, конунг же ответил им с ласкою и спросил, кто они такие. Их предводитель отвечал, что звать его Асмундом и что известен он под именем Убийца берсерков.

— Сколько же тебе зим? — спросил тогда конунг.

— Шестнадцать, — отвечал Асмунд.

— Я никогда еще не видел столь выдающегося молодого человека твоего возраста, — молвил конунг. — Откуда держите путь?

— Из викингского похода, — сказал Асмунд, — но нынче уже приближается зима, и мы желали бы найти здесь пристанище до весны. У нас нет недостатка в серебре, чтобы оплатить постой.

Конунг отвечал, что с радостью окажет Асмунду гостеприимство, так что тот разгрузил корабль, и ему был предоставлен хороший дом для хранения добра. Асмунд же проводил большую часть времени, выпивая на пирах в хоромах конунга. Он и его люди хорошо ладили со всеми.
3. Эгиль Однорукий

Однажды после месячного пребывания Асмунда в гостях у конунга случилось так, что восемнадцать человек вошли в пиршественный зал, все раненые. Их предводитель Рогнвальд был у конунга за оборону. Конунг тепло ответил на его приветствие и спросил, кто же с ними так обошелся.

— Человек, прозываемый Эгиль, прибыл в твою страну, — сказал Рогнвальд, — и с ним лучше не иметь дела. Он грабил твои владения, и я выступил против него на пяти кораблях, тогда как у него был один корабль и команда из тридцати человек. Я и не думал, что он доставит мне какое-то беспокойство, но в конце концов мне пришлось бежать, и все мои люди были убиты кроме тех, кто здесь, со мной. У этого человека только одна рука и он известен как Эгиль Однорукий, но той рукой, что без кисти, он управляется даже ловчее, чем целой. Как раз повыше кисти у него укреплен меч, изготовленный карликами, и нет такого человека, который выстоял бы под его ударами.

С этими словами Рогнвальд хотел было вернуться на свое место, но рухнул замертво.

— Невыносима мысль о такой потере, которую ничем не восполнить, — рек конунг.

— Лучший способ, как я смогу отплатить за твое гостеприимство, — сказал на это Асмунд, — так это отправиться повидать этого Эгиля.

— Мне это по душе, — отвечал конунг. — Можешь взять с собой столько людей, сколько пожелаешь.

— Не в моем обычае брать больше людей, ежели силы равны, — сказал Асмунд, — но коли у этого Эгиля окажется больше людей, чем у меня, то бонды наверняка нам помогут.
4. Бой

Асмунд отправился в путь на встречу с Эгилем, и велел своим людям в полном вооружении идти и брать корабль Эгиля на абордаж. Эгиль был вполне готов к этому и выкрикнул:

— Кто затеял весь этот шум?

Асмунд назвал себя.

— У меня есть кое-какое дело к тебе, — добавил он.

— Послушаем, чего же ты хочешь, — ответил на это Эгиль.

— Желаю поменяться с тобой оружием, — крикнул в ответ Асмунд, — и дать тебе мечей завместо топоров.

— Вряд ли мы отклоним твое предложение, — в свою очередь крикнул Эгиль, — много ли у тебя серебра на борту?

Асмунд отвечал, что нет:

— Мы надеемся получить его с твоей помощью. Как намереваешься возмещать конунгу убыток от твоих грабежей?

— Не в наших свачях и обычаях отдавать серебро за даровую овцу, что сама плывет в руки моих ребят, — отвечал Эгиль.

— В таком случае нам придется прибегнуть к силе, — заявил Асмунд, — Конунг послал меня за твоей головой.

— Ему, верно, не терпится избавиться от тебя, — сказал Эгиль. — Почему бы нам не стать побратимами по оружию? Тогда бы мы смогли убить конунга и жениться на его дочерях.

— Их нынче не получить, обе они похищены, — отвечал Асмунд.

— Будет жаль, если наши люди перебьют друг друга, — сказал Эгиль. — Давай вместо этого сразимся один на один.

Асмунд сказал, что вполне готов к этому, и они сошли на берег, чтобы попытать друг друга в бою, и оказались почти равными противниками. Вечером они пили и веселились вместе, а затем проспали всю ночь напролет.

На следующее утро Асмунд и Эгиль вновь взялись за оружие и принялись биться, причем каждый разрубил по три щита другого.

Когда солнце было на юге, Эгиль спросил:

— Желаешь продолжить забаву?

— Ничего пока еще не решилось, — отвечал Асмунд, — и конунг навряд ли сочтет, что моя задача выполнена, если мы остановимся сейчас.

— Как пожелаешь, — заметил Эгиль.

— Сколько тебе зим? — спросил Асмунд.

— Восемнадцать, — отвечал Эгиль.

— Берись за оружие, если хочешь жить и впредь! — сказал Асмунд.

И так вот бились они, и казалось, что каждый удар станет смертельным.

Затем, когда солнце было на юго-западе, Эгиль сказал:

— Думается мне, пора бы нам остановить эту забаву.

— А ты, похоже, начинаешь выдыхаться, — сказал Асмунд, уже получивший одну рану.

— Позаботься лучше о себе самом, — отвечал Эгиль.

И они стали биться по третьему кругу. Теперь Асмунду приходилось защищать свою жизнь, и он был уже трижды ранен. Он понял, что так дело не пойдет, отбросил свой меч и бросился на Эгиля. Тому было трудно воспользоваться покалеченной рукой, и завязалась рукопашная по всему полю.

В конце концов Эгиль упал, затем каждый сорвал с другого шлем.

— Меча под рукой нет, — сказал Асмунд, — не перегрызать же тебе горло.

— Но, по сути, выбор у тебя небольшой, — заметил Эгиль.

— Попытка не пытка, — отозвался Асмунд и побежал подобрать меч, а затем вернулся к Эгилю, который все еще лежал на земле, словно ему срезали волосы и лишили тем самым силы.

Асмунд сказал:

— Тебе нет равных, Эгиль. Вставай же. Я хочу принять твое предложение и стать твоим побратимом.

— Что меня беспокоит, — сказал на это Эгиль, — так это то, что я обязан тебе жизнью.

— Я не собираюсь убивать тебя, — отвечал Асмунд, — но хочу, чтобы ты отправился вместе со мной к конунгу.

Тогда их воины подошли к ним и принялись уговаривать их пойти на мировую. Эгиль и Асмунд обменялись рукопожатием и поклялись быть друг другу побратимами, согласно древнему обычаю.
5. Орлиный Клюв

Они собрались в путь и воротились к конунгу Хертрюггу. Асмунд приветствовал конунга, который ласково его принял и спросил, встретился ли тот с Эгилем.

Асмунд отвечал, что так оно и было.

— Я никогда еще не встречал более храброго человека. Он предлагает послужить тебе завместо Рогнвальда, и мы будем вместе оборонять страну.

— Ежели вы оба желаете дать клятву верности и занять место Рогнвальда, то я приму ваше предложение, и на том мы и поладим, — рек конунг.

Асмунд отвечал, что желает этого, затем послали за Эгилем, и на них была возложена ответственность за оборону страны, так что оба пробыли там всю зиму.

Под Йоль конунг давал пир, и в первый день праздника спросил, не может ли хоть кто-нибудь сказать, что сталось с его дочерьми, но никто ничего не знал. Тогда конунг повторил предложение, уже сделанное им ранее.

Эгиль сказал на это:

— Вот случай для храброго человека разжиться кое-каким богатством.

После Йоля все гости воротились домой.

Вскоре после середины зимы Эгиль и Асмунд нагрузили корабль и набрали команду из двадцати четырех человек. Они поставили человека по имени Виглоги над теми, кто оставался. Эгиль и Асмунд объявили во всеуслышанье, что не вернутся, пока не сыщут дочерей конунга живыми или мертвыми. Затем они вышли в море, хотя и не имели ни малейшего представления о том, куда им следует направиться. Все лето они потратили на прочесывание отдаленных островов, рифов и гор и к осени добрались до Йотунхейма — страны Великанов на севере. Там они подошли на судне вплотную к лесу, волоком перенесли ладью на берег и разбили лагерь.

Побратимы велели своим людям зазимовать в этом месте.

— Мы с Эгилем собираемся разведать этот край, — сказал Асмунд. — А коли не вернемся следующим летом, можете отправляться, куда вам заблагорассудиться.

Они углубились в лес и добывали себе пропитание охотой на дикого зверя и птицу. Но месяцы шли, и однажды они оказались совсем без пищи. В один из дней они вышли к долине, которую пересекала река с низкими, покрытыми травой берегами. Холмы внизу были покрыты лесом, а повыше были скалистыми. Они увидели множество коз и нескольких жирных козлов. Побратимы окружили стадо и поймали одного из жирных самцов, намереваясь забить его. Затем они услыхали крик, доносившийся с вершины склона, все козы разбежались, вырвался и пойманный козел. Они увидали на скалистых вершинах холма чудище, ширина коего превышала высоту. Чудище заговорило пронзительно визгливым голосом и спросило, кто же это осмелился красть одну из коз княгини.

— Кто же ты, о прекрасная, желанная для утех дева? И где земли твоей княгини?

— Зовусь я Кожаный Клюв, — отвечала она. — Я дочь княгини, прозываемой Орлиный Клюв, которая правит Йотунхеймом. Ее чертоги находятся неподалеку, и вам бы лучше пойти встретиться с ней, прежде чем воровать скот.

— Ты совершенно права, — сказал на это Асмунд и дал ей золотое кольцо.

— Я не могу принять его, — отвечала она. — Уверена, мать посчитает это моим постельным даром.

— Не в моих обычаях забирать подарки обратно, — сказал Асмунд, — но мы были бы рады, если бы ты смогла предоставить нам кров.

Кожаный Клюв повела их за собой к дому своей матери, и княгиня спросила дочь, почему она задержалась. Та отвечала, что наткнулась на двух мужчин, которым требуется постой:

— Один из них дал мне золотое кольцо и попросил меня разместить их.

— Почему ты взяла у них золото?

— Я надеялась, что ты сможешь отплатить им за это, — сказала Кожаный Клюв.

— Отчего же ты не пригласила их войти?

— Я не знала, как на это посмотришь.

— Зови их.

Кожаный Клюв побежала к побратимам и сказала:

— Моя мать желает вас видеть. Лучше вам иметь наготове новости, потому как она весьма сведуща во многих вещах.

И они направились повидать старую каргу. Та спросила, как их звать, и они назвали себя. Она все не могла отвести глаз от Эгиля. Побратимы сказали, что не ели целую неделю. Ведьма как раз снимала сливки с молока. У нее было пятьдесят коз, удой каждой из которых равнялся удою коровы, и громадный котел, достаточно вместительный для всего этого молока. У нее также было обширное пшеничное поле, и каждый день она получала с него столько муки, что каша из этой муки заполняла весь котел, и этим они с дочерью питались.

— Кожаный Клюв! — сказала она. — Ты бы лучше сходила принесла хворосту да развела огонь пожарче. Вряд ли мы покажемся слишком гостеприимными, если предложим гостям одну только кашу.

Кожаный Клюв не теряла времени даром, но мать все равно подгоняла ее и велела накрывать на стол уже приготовленную еду. И вот уже на столе появилась дичь и оленина.

Ведьма сказала:

— Не будем же сидеть молча, гостеприимство гостеприимством, однако … Каша еще долго будет готовиться. Итак, Асмунд, расскажи нам свою историю жизни, а затем Эгиль расскажет нам свою. А затем и я займу вас за столом рассказами о своих приключениях. Мне не терпится узнать, какого вы роду-племени и какова цель вашего путешествия.
6. Аран

Асмунд начал свою историю. Жил конунг по имени Оттар, который правил Халогаландом. Он был женат на Сигрид, дочери ярла Ютландского из Дании. У них был сын по имени Асмунд. Это был красивый высокий юноша, и в свои юные годы он обучался всевозможным искусствам. Когда ему исполнилось двенадцать, его считали лучшим молодцем во всей стране.

У Асмунда было много товарищей. Однажды они отправились покататься верхом по лесу, Асмунд увидел зайца и спустил на него своих псов. Заяц помчался прочь, и гончие не смогли схватить его, но Асмунд не сдавался, и когда лошадь пала в мыле, Асмунд побежал вслед за зайцем вместе с собаками. В конце концов, заяц прыгнул с утеса. Асмунд вернулся было к своей лошади, однако не смог найти ее. Уже стемнело, так что Асмунду пришлось провести ночь в лесу, но поутру стелился такой туман, что он не мог понять, где находится.

Асмунд три дня блуждал по лесу, но затем увидел какого-то человека, который шел в его сторону. Незнакомец был хорош собою, высок ростом, с золотистыми шелковыми волосами, и одет в алый кафтан. Асмунду подумалось, что никогда прежде не доводилось ему видеть столь прекрасного собою человека. Они приветствовали друг друга, и Асмунд спросил незнакомца, как его зовут. Тот отвечал, что звать его Араном и что он сын конунга Татарии Родиана.

— Я в викингском походе, — добавил он.

— Сколько тебе зим? — спросил Асмунд.

— Двенадцать, — отвечал Аран.

— Мало найдется тебе равных, — сказал Асмунд.

— Дома не находилось, — молвил Аран, — вот почему я дал священный обет не возвращаться, пока не найду кого-то моего возраста, кто будет мне ровней. Знаешь, я слышал о человеке по имени Асмунд, сыне конунга Халогаланда. Не можешь ли ты рассказать мне о нем? Говорили мне, что между нами много общего.

— Я знаю его очень хорошо, — сказал Асмунд. — Он тот, кто говорит с тобой.

— Это большая удача, — отвечал Аран. — А теперь давай попытаем друг друга.

Асмунд сказал, что он готов.

Они показали владение всеми приемами ловкости, какие были известны молодым людям в то время, но оказались настолько равными в этом деле, что было невозможно решить спор в чью-либо пользу. Затем они перешли к борьбе. Борьба была промеж них нешуточная, но нельзя было сказать, кто из них сильнее. Когда они остановились, то оба были измотаны.

Тогда Аран сказал Асмунду:

— Никогда один из нас не должен испытывать искусство другого с оружием в руках, потому как это закончится смертью обоих. Я желал бы, чтобы мы стали братьями по оружию, и каждый поклялся бы мстить за другого, и мы бы на равных делили добычу, отныне и впредь.

Также их уговор включал условие, что тот, кто переживет другого, соорудит для него погребальный курган, и зароет в нем столько сокровищ, сколько, на его взгляд, туда поместится. И пережившему товарища полагалось сидеть внутри кургана над покойным три ночи, а затем он мог быть свободен. И тогда оба они надрезали себе вены и смешали кровь, что было равносильно клятве. Аран пригласил Асмунда пойти взглянуть на его корабли, чтобы тот мог видеть их великолепие. Поскольку Асмунд в то время гостил в Ютландии у своего деда, ярла Оттара, то он сделал, как желал того Аран.
7. Смерть Арана

Они спустились к месту, где стояла флотилия Арана — десять ладей, все с добрыми воинами на борту. Аран отдал Асмунду половину своих кораблей и людей; Асмунд хотел сначала доплыть до Халагаланда и взять свои корабли с командами, но Аран настоял на том, чтобы сначала они отправились в его страну, а затем оттуда в Халагаланд, так чтобы люди знали, что они не какие-то бедняки. Асмунд сказал, что тот волен поступать, как ему вздумается, и они вышли в море с попутным ветром.

Асмунд спросил, есть ли у конунга Родиана еще дети. Аран отвечал, что у него есть еще один сын и зовется он Херраудом:

— Его мать — дочь хана гуннов. Херрауд — храбрый человек, его любят, и он является наследником гуннского царства. У моего отца имеется два брата, Хрэрек и Сиггейр, оба берсерки, с ними трудно поладить, и люди очень дурного мнения о них. Отец совершенно им доверяет, поскольку они делают все, что он пожелает. Они часто ходят в грабительские походы и привозят конунгу сокровища.

Больше нечего сказать об их путешествии до тех пор, пока не достигли они гавани конунга Родиана, где увидели двенадцать боевых кораблей и две ладьи с драконами на носу, столь великолепные, что никто из них не видел что-либо подобное прежде. Корабли принадлежали двум братьям из Эфиопии, по прозванию Тур-Медведь и Визин, которые приходились сыновьями ярлу Горму. Они убили конунга Родиана, опустошили большую часть страны и нанесли ей полное разорение.

Когда побратимы услыхали об этом, они забили тревогу, и, как только люди поняли, что прибыл Аран, то стали толпами стекаться к нему. Грабители поспешили к своим кораблям, и завязалась битва, битва не на жизнь, а насмерть. Долгое время ни одна из сторон не могла взять вверх. Аран перескочил на корабль Тура-Медведя и принялся так наносить удары направо и налево, что враги на корабле только навзничь падали. Тур-Медведь развернулся, чтобы встретить его, и Аран нанес ему удар по залысине, но его меч не сразил врага: от черепа берсерка отлетели куски, и меч переломился у рукояти. Тур-Медведь нанес ответный удар по щиту Арана и расколол его, тяжело ранив Арана в грудь. На палубе лежал сломанный якорь. Аран схватил его и раскроил им Туру-Медведю голову, а затем сбросил его за борт, и тот опустился на дно морское.

Визин взял на абордаж корабль Асмунда и бросил в того одновременно два копья. Асмунд попытался отразить одно из них щитом, но копье пробило щит и попало Асмунду в локоть, почти задев кость. Но Асмунд перехватил второе копье налету и метнул обратно прямо в пасть Визину, да так, что вогнал его до середины древка.

Копье вонзилось острием в мачту, пригвоздив мертвого Визина. После этого викинги сдались, и Асмунд убил их всех и побросал за борт. Аран и Асмунд направились в город, и люди были счастливы видеть Арана. Их раны осмотрели, а затем Арана провозгласили конунгом. Тогда он объявил о своем уговоре с Асмундом и отдал ему половину того, чем владел.

Меньше, чем месяц спустя после их приезда, Аран внезапно упал замертво, когда входил в свои палаты. Тело обрядили для погребения согласно обычаю. Асмунд воздвиг над Араном курган и подле тела разместил коня вместе с уздой и седлом, а также стяги и оружие, сокола и пса, которые принадлежали покойному. Аран был посажен в кресло в полном воинском облачении.

Асмунд принес в курган другое кресло и расположился в нем после того, как курган был закрыт. В первую ночь Аран встал с кресла, убил сокола и собаку и съел их. Во вторую ночь он опять встал, убил коня и разорвал его на куски; затем он стал рвать плоть коня зубами, и кровь стекала у него изо рта, покуда он ел. Он предложил Асмунду разделить с ним трапезу, но Асмунд ничего не ответил. В третью ночь на Асмунда напала сонливость, и он пришел в себя лишь тогда, когда Аран схватил его за уши и оборвал их.

Асмунд выхватил скрамасакс[1] и снес Арану голову. Затем он развел огонь и сжег Арана, обратив его в пепел. Асмунд направился к канату и был поднят наверх. Затем курган снова закрыли.

Асмунд забрал все сокровища из кургана с собой.

* короткий меч
8. Берсерки

Немного погодя Асмунд созвал народ на совет и спросил людей, намерены ли они чтить уговор, который был заключен у него с Араном. Немногим пришлось по вкусу это предложение, и лишь люди, которых Аран дал Асмунду, были готовы поддержать его.

В этот момент случилось им оборотиться к морю, и все увидели, что приближается несколько кораблей. Предводителями этой флотилии были берсерки, братья Хрэрек и Сиггейр. Люди на берегу были не слишком-то рады их появлению. Асмунд предложил себя в качестве военного вождя, но никто не хотел затевать сражение, и Асмунд с его людьми вернулся к своим кораблям.

Когда берсерки узнали обо всем, что случилось, они заявили собственные права на всю страну. Асмунд сообщил им о своем уговоре с Араном и заявил, что полстраны принадлежит ему. Берсерки велели ему убираться, покуда жив. Асмунд вызвал их обоих на поединок, где ставкой была бы страна, но они подняли крик и приказали своим людям готовиться к бою. Началась жестокая сеча. Асмунд располагал меньшими силами, а народ страны не решился придти к нему на помощь, так что все его люди были убиты, а самого его пленили. Это случилось ближе к вечеру.

Берсерки решили казнить Асмунда на следующее утро на вершине Аранова кургана и тем самым принести жертву Одину в честь своей победы, так что Асмунд был привязан к лебедке для подъема якоря, и все остальные сошли на берег, чтобы осмотреть раны и переночевать в разбитом тут же лагере. Братья спали в небольшой палатке на некотором расстоянии от основного лагеря, с ними было лишь несколько человек.

Теперь же мы вернемся к Асмунду, все еще привязанному к лебедке. Он заметил, что из нее выступает железный стопор, а по тому нанесли мощный удар, который оставил после себя зазубрину в металле. Асмунд перетер веревку об острый край и смог разорвать ее. Теперь его руки были свободны, и он разбил колоды на ногах.

Ветер дул с моря, так что Асмунд обрезал якорь, и корабль стало сносить прямо в сторону леса. В мгновение ока он оказался на берегу, и ему пришло в голову сыграть шутку с берсерками, прежде чем он углубится в лес. Так что он направился к их палатке и обрушил ее на спящих. Все, кто был внутри, повскакивали со своих мест, но не смогли выбраться, так как запутались в палатке. Асмунд нанес Хрэреку удар по голове, разрубив тому череп до челюсти. Сиггейру удалось выбраться наружу, он ринулся было в лес, но Асмунд побежал следом, и когда Сиггейр споткнулся, Асмунд нанес ему удар сзади, как раз пониже поясницы, пронзив его насквозь. Затем Асмунд направился в лес, оставив после себя десять убитых, не считая берсерков. За ним снарядили погоню, но не смогли его найти.


Прежде чем занялся день, прибыл Херрауд на двадцати кораблях, и все почувствовали облегчение, увидев его. Он уже слышал о том, что произошло, и теперь созвал людей на совет, где он провозгласил свою власть над страной и просил признать его конунгом. Никто не высказался против него, и так он был провозглашен конунгом всей страны. Те, кто поддерживал берсерков, уплыли, и Херрауд забрал себе их имущество.

Тогда Асмунд пришел к конунгу Херрауду и приветствовал его, и конунг спросил его, кто он таков. Асмунд назвал себя, и тогда Херрауд спросил, не тот ли он человек, что убил берсерков. Асмунд подтвердил это.

— Ничего лучше не пришло мне в голову, — отвечал Асмунд, — и, сдается мне, что я тем самым подбросил пару поленьев в твой огонь. Я пришел встретиться с тобой, потому как прекрасно знал, что мне не скрыться. И теперь я желал бы знать, что со мной станется. Я буду защищаться и пытаться спасти себе жизнь, покуда это в моих силах, но я бы предпочел лучший жребий, ежели бы мне преложили его.

— Мне сказали о твоем уговоре с Араном, — молвил Херрауд, — и, думается мне, это добрая мысль — поставить тебя на место моего брата. По мне так, хорошо вышло, что избавились мы от берсерков, которых ты убил.

И вот Асмунд остается с Херраудом, и они хорошо ладят друг с другом. Асмунд попросил Херрауда дать ему кораблей, потому как хотел отправиться в поход за добычей. Херрауд сказал ему выбирать среди его кораблей и набирать людей, сколько тот пожелает. Он также пригласил Асмунда приезжать погостить, когда тот только захочет. Тогда Асмунд берет тридцать людей Херруада и выбирает себе один корабль. Они с Херраудом расстались наилучшими друзьями, и каждый поклялся отнестись к другому, как к родному брату, доведись им свидеться вновь.

С той пор Асмунда знают под именем Убийца Берсерков. Это конец истории, а я тот самый человек, Асмунд.

— Мне понравилась эта история, — сказала Кожаный Клюв.

— Обед еще долго не будет готов, — отозвалась княгиня. — А что можешь рассказать нам ты, Эгиль?

— Вот как начинается моя история, — отвечал Эгиль.
9. Великан

Был конунг Хринг, он правил Смоландом. Он был женат на Ингибьёрг, дочери ярла Бъяркмара из Готланда. У них было двое детей: сын по имени Эгиль и дочь по имени Аса. Эгиль рос при дворе своего отца, пока не исполнилось ему двенадцати зим. Был он несговорчив, буен нравом, честолюбив, и крайне трудно было заставить его подчиняться. Он бывало ходил повсюду с ватагой парней и часто отправлялся с ними в лес поохотиться на зверя и птицу.

В лесу было большое озеро, а на нем несколько островов, и Эгиль с товарищами имел обыкновение ходить туда купаться, поскольку росли они ловкими во всех телесных потехах. В один прекрасный день Эгиль спросил у юношей, кто из них сможет переплыть озеро быстрее всех. Самый отдаленный от берегов остров находился так далеко, что, для того, чтобы увидеть его, нужно было взбираться на самые высокие деревья. И вот решили они переплыть озеро наперегонки, а было их тридцать человек. Все были согласны с тем, что каждому не следует заплывать дальше, чем это будет в его силах. И вот они поплыли, а некоторые проливы между островами были очень велики. Эгиль плыл быстрее всех, и никто не мог его догнать. Когда они отплыли от берега на порядочное расстояние, спустился такой густой туман, что невозможно было видеть друг друга. Затем поднялся холодный ветер, и все они выбились из сил. Эгиль понятия не имел о том, что случилось с его товарищами, и блуждал в водах два дня. Наконец, он достиг суши, но так ослаб, что мог лишь выползти на берег. Он укрылся мхом и так повел ночь, лишь немного согревшись к утру.

Затем огромный великан вышел из леса, схватил Эгиля и накрыл ладонью.

— Это хорошо, что мы повстречались, Эгиль, — сказал он. — А теперь я предлагаю тебе на выбор: или я убью тебя на месте, или ты поклянешься мне, что будешь следить за моими козами, покуда я жив. Находясь в столь затруднительном положении, Эгиль не долго думал, что ему выбрать.

Они путешествовали несколько дней, и в конце концов добрались до пещеры, где обитал великан. Великан владел сотней козлов и множеством коз. Поддержание их поголовья было для него вопросом жизни и смерти. Эгиль приступил к выпасу стада, но козы доставляли ему немалое беспокойство. И так продолжалось некоторое время, но после годового пребывания там Эгиль сбежал. Едва великан обнаружил это, он двинулся за Эгилем в погоню, ибо знал толк в нахождении следов без особого труда, будь то на воде или на снегу. Эгиль был уже четыре дня, как в пути, когда великан обнаружил его в одной из пещер.

Великан сказал, что Эгиль поступил с ним хуже, чем он того заслуживал.

— А теперь и ты получишь кое-что, что будет хуже для тебя, — добавил он.

Великан взял два камня, каждый весом по сорок фунтов, прикрепил их железными скобами к ногам Эгиля, а затем велел ему тащить этот груз за собой, и с этим Эгилю пришлось мириться в течение семи зим.

Великан был постоянно на страже, и Эгиль не видел никакой возможности убить его.
10. Бегство

В один прекрасный день, когда Эгиль пошел искать в лес своих коз, попалась ему кошка. Ему удалось поймать ее, и он принес ее домой. Было уже поздно, когда Эгиль вернулся, и огонь едва теплился.

Великан спросил его, почему он так припозднился. Эгиль отвечал, что он не был одет подобающим образом для хождения по лесу и что козы все разбежались.

— Чудо для меня то, — сказал великан, — что ты сумел найти то, что искал, в темноте.

— Это все благодаря моим золотым глазам, — отвечал Эгиль.

— Разве есть у тебя какие-то другие глаза, помимо тех, что я видел? — спросил великан.

— Конечно же, — сказал Эгиль.

— Давай-ка поглядим на эти сокровища, в таком случае, — сказал великан.

— А ты не украдешь их у меня? — спросил Эгиль.

— Мне от них мало проку, — сказал великан.

— От них никому нет проку, — отвечал Эгиль, — покуда я не прилажу их.

И тогда Эгиль отогнул край плаща, и по другую сторону очага великан увидел два кошачьих глаза, горевших словно звезды.

— Это достойное сокровище, — сказал великан, — не желаешь ли продать мне эти глаза?

— Я стану от этого беднее, — сказал Эгиль. — Но если ты освободишь меня и снимешь с меня эти кандалы, я продам тебе их.

— А сможешь ли ты приладишь их достаточно хорошо, — спросил великан, чтобы я мог извлечь из них наибольшую пользу?

— Я постараюсь, — сказал Эгиль, — но тебе эта подгонка покажется малость болезненной, ведь мне придется приподнять тебе веки достаточно высоко, для того чтоб я мог установить глаза туда, где им надлежит быть. Тебе нужно будет всякий раз вынимать их на рассвете и вставлять обратно лишь в сумерках. А теперь мне нужно привязать тебя к этому столбу.

— Ты задумал убить меня, — проговорил великан, — это какой-то грязный трюк!

— Я никогда не пойду на такое! — заверил Эгиль.

Они заключили договор, и великан снял с Эгиля кандалы.

— Ты поступил правильно, — сказал Эгиль, — и я обещаю служить тебе остаток твоей жизни.

Затем Эгиль привязал великана столбу, схватил раздвоенный сук и воткнул их великану в глаза, так что они оказались у того на щеках. Великан дернулся от боли с такой силой, что разорвал путы, связывавшие его. Он на ощупь нашел Эгиля и сорвал с него плащ.

— Удача покинула тебя, — сказал Эгиль. — Золотые глаза упали в огонь и теперь они не сгодятся ни одному из нас.

— Ты сыграл со мной грязную шутку, — взревел великан. — Но ты умрешь здесь от голода и никогда не выйдешь наружу!

Великан ринулся к двери и надежно закрыл ее, и тут Эгиль понял, в какое сложное положение он угодил. Ему пришлось провести в пещере четыре ночи без еды, а великан все это время был начеку. Затем Эгиль решил, что делать. Он забил самого крупного козла, снял с него шкуру, пролез в нее и зашил так туго, как только мог.

На утро четвертых суток Эгиль погнал коз к выходу. Великан поместил большой палец напротив дверного проема, а мизинец на пороге, и козам приходилось проходить меж его пальцев. Их шаги эхом отдавались в полу пещеры.

Великан сказал:

— Это к грозе, к грозе копыта моих коз всегда начинают стучать.

Козы проскальзывали меж его пальцев, а Эгиль замыкал шествие. От него не слышалось стука копыт.

— Ты передвигаешься сегодня как-то медленно, Рогатый Бородач, — сказал великан, — и ты как-то раздался в плечах.

Тут он схватился за козью шерсть обеими руками и так встряхнул Эгиля, что тот выскользнул, а в руках у великана осталась шкура.

— Тебе повезло, что я слеп, — сказал великан. — И в то же время жаль, что мы расстанемся без того, чтобы ты получил подарок в знак моей признательности за твою службу. Так что возьми это золотое кольцо.

Оно было чрезвычайное ценным, и Эгиль нашел его очень красивым, так что он протянул за ним руку. Когда великан почувствовал, что Эгиль берет кольцо, то притянул того к себе и ударил, отодрав ему правое ухо. К счастью для Эгиля, великан был слепым. Эгиль оторвал ему правую руку и завладел кольцом.

— Я сдержу свое слово, — сказал Эгиль, — и не убью тебя. Просто тебе придется мириться с болью, и пусть твой последний день будет худшим из всех!

На этом они и расстались, и Эгиль отправился в путь. Некоторое время он отсыпался на опушке леса. Когда же он вышел из лесу, то увидал несколько кораблей викингов. Их предводителя звали Бодгар. Эгиль присоединился к ним и проявил себя храбрейшим из мужей. Лето они провели в грабительских походах, а у Тихих Рифов сошлись в бою с берсерком по имени Гламмад. У него было прекрасное оружие, алебарда, которая могла поразить любого противника, ежели только владелец алебарды знал его имя.

Вскоре после начала битвы Гламмад запрыгнул на корабль Бодгара и сразил того алебардой. Эгиль стоял рядом, и наконечник его копья отломился от древка. Он поднял древко и оглушил им Гламмада по уху, так, что тот свалился за борт. Гламмад опустился на дно вместе со своей алебардой, и больше уж не вернулся. Тогда викинги остановили схватку и провозгласили Эгиля своим вождем. Он отобрал тридцать двух мужей и отправился грабить в балтийских водах. Немало событий приключилось с ним во время этого похода.
11. Карлик

Как-то раз из-за непогоды Эгилю пришлось бросить якорь в бухте. Он сошел на берег один, на разведку, и углубился в лес, где увидел курган; а на кургане великан боролся с великаншей за золотое кольцо. Та была гораздо слабее своего соперника, и оттого туго ей приходилось. Она была в коротком одеянии, так что можно было видеть весь ее срам. Великанша изо всех сил вцепилась в кольцо. Эгиль нанес удар великану, нацелившись ему в плечо, но тот развернулся так быстро, что меч скользнул ему по руке, отхватив кусок двуглавой мышцы столь большой, что одному человеку не под силу поднять было бы поднять его. Великан нанес ответный удар, схватил Эгиля за руку, отсек ему кисть, сжимавшую меч, и она упала на землю. Великан собирался было нанести Эгилю следующий удар, так что тому не оставалось ничего другого, кроме как спасться бегством. Великан гнался за ним по лесу, но Эгилю удалось скрыться. На том они и расстались. Лишившись руки, Эгиль вернулся к своим людям, и они отплыли.

Из-за утраты руки Эгиль терпел сильные боли. Два дня спустя они зашли в какую-то бухту и заночевали там. Эгиль больше уже не мог выносить боль, он встал с ложа и отправился пройтись по лесу. Он набрел на ручей, и, казалось, ему стало легче, когда он опустил руку в воду, и вода промыла рану. Затем Эгиль увидел юного карлика с бадьей, тот вышел из скалы набрать воды. Эгиль снял золотое кольцо с пальца при помощи зубов и обронил его в бадью. Тогда мальчик убежал с кольцом в скалу.

Немного погодя из скалы вышел маленький карлик и спросил, кто же был так добр к его дитяти. Эгиль назвался и добавил, что при том, как обстоят дела, ему мало проку от золота.

— Мне жаль, — сказал карлик. — Пойдем со мной в скалу.

Эгиль так и сделал.

Карлик забинтовал обрубок руки, и вскоре боль полностью прошла. Наутро рана затянулась. Тогда карлик взялся за изготовление меча для Эгиля, и к рукояти он приделал глубокий раструб, тот достигал локтя, где мог крепиться к руке. Теперь Эгиль мог с такой же легкостью рубить мечом, как если бы у него была целая рука. Еще карлик дал ему много других ценных вещей и он расстались лучшими друзьями. Затем Эгиль воротился к своим людям.

— Это и есть, — сказал Эгиль, — моя история до сегодняшнего дня, потому как я тот самый Эгиль, о котором я вам поведал.

— Похоже, ты через многое прошел, — промолвила княгиня. — Как там каша, доченька?

— Сдается мне, она вполне готова, — отвечала та, — но она пока еще слишком горяча для того, чтоб можно было приступать к еде.

— Думаю, она остынет, пока я буду рассказывать вам свою историю, хотя не столь уж много событий произошло со мной, — сказала княгиня.

12. Сказание княгини Орлиный Клюв

Жил великан по имени Аскурд, родом из Йотунхейма. Его жена прозывалась Кула, и у них родилось два брата по имени Гаут и Хильдир. И было у отца моего Аскурда с женой восемнадцать дочерей, а я являлась самой младшей. Все сходились на том, что я из сестер я была наиболее пригожа собой. Отец с матерью заболели и умерли, и тогда они были помещены в подземелье и отданы обратно троллям. Мы с сестрами унаследовали все богатства, а Гаут и Хильдир взяли себе княжество. Они плохо ладили промеж собой.

Отец мой владел тремя примечательными сокровищами: питьевым рогом, набором для игры в тафл и золотым кольцом. Братья забрали себе рог и тафл, но нам с сестрами удалось сохранить кольцо, которое было очень ценной вещью. Сестры имели обыкновение задирать меня, и мне пришлось дожидаться своего часа. Стоило начать спорить, как они меня колотили. В конце концов я уже была уже не в силах сносить это и дала клятву Тору, что принесу ему в жертву любую козу, какую он себе пожелает, если он уладить дело меж мной и сестрами.

Тор навестил нас и разделил ложе с нашей старшей сестрой. Он провел с ней всю ночь, но моих сестер охватила столь сильная зависть, что на следующее утро они убили ее. Тор проделал то же самое со всеми моими сестрами, переспав с каждой из них по очереди, и все они были убиты. Но каждая сумела наложить проклятие на следующую сестру: если у той родится ребенок от Тора, то он никогда не вырастет и не будет ему удачи.

В конце концов Тор переспал со мной и дал мне эту дочь, которую вы можете видеть, и проклятие вполне сказалось на ней, потому что сейчас она на ярд короче, чем была при рождении. Тор отдал мне все, что осталось после сестер, и всегда во всем приходил ко мне на помощь. Итак, я получила все богатство, но с тех пор мною овладело столь сильное желание, что, похоже, я была просто не в состоянии обходиться без мужчины.

Одним из таких мужчин, которых мне понадобилось заполучить, был Хринг, сын конунга Смоланда. Я отправилась к нему, но он уже отбыл в Готланд просить руки Ингибьёрг, дочери ярла Бьяркмара. Я поспешила туда, но когда добралась до Готланда, Хринг уже праздновал свадьбу, а его невесту уже собрались вести в пиршественный холл. Я залегла на улице, замышляя какой-нибудь грязный трюк против нее, но она заметила меня первая и с такой силой пнула, что у меня сломались обе бедренные кости. А после этого ее провели в холл и усадили на место невесты. Я последовала за ней внутрь, превратившись в муху, и забралась ее под одежду, намереваясь вспороть ей низ живота. Но она тут же меня признала меня, прихлопнула меня рукоятью ножа и сломала мне три ребра, так что я решила, что лучше бы мне убраться оттуда восвояси.

День минул, и когда невесту повели в брачный покой, а жениха вывели из холла, я схватила его и заключила в свои объятья, и, казалось мне, что я словно бы бегу к морским утесам, чтобы утопить его, и тогда никто бы уже не смог наслаждаться им. Но в тот мог, когда я представляла себе, как сбрасываю его с утесов, на самом деле я всего-навсего швырнула его за постельный полог. Он приземлился на постель рядом со своей невестой, меня схватили, бежать было некуда. Чтобы сохранить себе жизнь, мне нужно было спуститься в Подземный мир и раздобыть три сокровища: плащ, который никогда не горит в огне, рог, который никогда не пустеет, и тафл, который будет играть сам собою, стоить только потребовать.
13. Подземный мир

И вот я отправилась в Подземный мир и встретила там Конунга Снегов, и за шестьдесят коз и фунт золота я купила у него рог. Ядовитый кубок размером с дюжину бочонков был уготован для его супруги, и мне также пришлось наполовину осушить его от ее имени. Именно с тех пор меня немного донимает изжога.

Оттуда я отправилась к горе Луканус, где обнаружила трех женщин (если можно назвать их женщинами, потому что я выглядела ребенком по сравнению с ними), у них-то и хранился набор для игры в тафл. Мне удалось забрать у них половину фигур тафла, но они обнаружили пропажу и поняли, что это моих рук дело, и попросили меня все вернуть. Я отказалась и бросила им вызов: пусть любая из них отберет у меня тафл, а ставкой против игрального набора будет все золото, что я смогу унести. Они подумали, что это не составит для них особого труда, и вот одна из них двинулась на меня, ухватила меня за волосы и вырвала их добрую половину вместе с левым ухом и целой щекой. Она круто обошлась со мной, но я не сдалась, а впилась ей пальцами в глаза и вырвала их. Затем я попыталась опрокинуть ее, но она застряла ногой в расщелине скалы, так что из-за меня она вывихнула себе бедро. На этом мы и разошлись.

Тогда вторая сестра набросилась на меня и так ударила мне кулаком по носу, что сломала его. С тех пор это можно рассматривать как скорее некоторый недостаток моей внешности, а еще я потеряла три зуба. Я ухватилась ее за груди и сорвала ей плоть до самых ребер, а также вырвала ей живот вместе со всеми кишками.

И следом третья сестра кинулась на меня, самая маленькая из всех. Я собиралась было вырвать ей глаза, как это уже проделала с другой, но она откусила у меня два пальца. Ударом ноги я уложила ее, и она опрокинулась на спину. Она взмолилась о пощаде, и я сказала ей, что пощажу ее жизнь только в том случае, ежели она отдаст мне все фигуры тафла. Мешкать она не стала. Я велела ей подняться, и на прощанье она подарила мне волшебное стекло. Если человек посмотрится в него, то я смогу придать ему любой облик по своему выбору. А пожелаю, то могу и ослепить любого, кто посмотрится в него. В следующий раз я отправилась в Подземный мир, чтобы добыть плащ, и там я встретила Повелителя Мрака. Едва он увидел меня, то сказал, что хочет переспать со мной. Я догадалась, что это был Один, потому что у него был только один глаз. Он сказал мне, что я могу получить плащ, коли мне охота забрать его из того места, где он находится. Для этого мне нужно было перепрыгнуть через огромный костер. Сначала я переспала с Одином, затем перепрыгнула через огонь и добыла себе плащ, но с тех пор у меня на теле нет кожи.

Проделав все это, я вернулась к Хрингу и Ингибьёрг и отдала им эти сокровища, но прежде мы расстались, мне пришлось поклясться, что я никогда не стану мстить им. И вот, не будучи слишком счастлива таким оборотом дела, воротилась я к себе домой. Чуть позже я расскажу вам о тех маленьких шутках, что я сыграла со своими братьями. Как там каша, доченька?

— Сдается мне, она достаточно остыла, — отвечала та.

— Тогда подавай на стол, — велела старуха.

После того, как ужин был закончен, побратимов отвели в постель, и они проспали всю ночь.
14. Выздоровление

На следующее утро побратимы проснулись рано. Старуха зашла к ним, и, когда они спросили о времени, сказала им, что они могут остаться у нее на весь день. Тогда они встали и оделись. Старуха оказалась очень гостеприимна. Они сели за стол, и на этот раз она преложила гостям доброго пива и вкуснейшие яства. Она также осведомилась, куда же они направляются и по какому делу. Тут побратимы поведали княгине о своем деле и спросили, нет ли у нее каких-либо соображений по поводу того, куда могли деться дочери конунга Хертрюгга.

— Мне не ведомо, сколь успешны будут ваши поиски, — отвечала она. — Но лучше я сначала поведаю вам о том, что случилось после смерти великана Оскурда. Братья все не могли придти к согласию относительно того, кому из них быть конунгом, каждому казалось, что именно он имеет на это право. Как бы то ни было, они сошлись на том, что тот, кто добудет себе наиболее высокородную княжну, тот и должен стать конунгом. Гаут отправился на поиски первым и похитил старшую дочь конунга Хертрюгга — Хильд; затем и Хильдир отправился на поиски и похитил Беккхильд. Обе девицы сейчас в Йотунхейме, и не думается мне, что легко будет их оттуда вызволить. Им предстоит выйти замуж на Йоль, и все великаны соберутся, чтобы решить, кто из них наилучшая искусница.

— Дело сдвинулось, — сказал на это Асмунд, — теперь-то мы знаем, где сестры. Вот было бы складно, если бы ты помогла нам в нашем деле.

— Единственная причина, почему я поддерживаю родственные связи с Гаутом и Хильдиром, — отвечала старуха, — так это оттого, что я ничем им не обязана. Все досталось мне благодаря удаче, а вовсе не благодаря им. Вы бы лучше отдохнули сегодня, а я покажу вам свои сокровища.

Это предложение пришлось им по вкусу. Когда стол прибрали, старуха повела их в просторную пещеру, что находилась сбоку от главной. Там стояли сундуки, она по очереди отворяла их, а внутри было множество редких и ценных вещей, и они не могли нарадоваться, глядя на все это. В конце концов, старуха достала небольшой ларец и отворила его. Из ларца исходил сладковатый запах, и Эгиль узнал свою кисть с золотым кольцом на пальце. Ему почудилось, что рука словно бы по-прежнему теплая и влажноватая, а кровь продолжает течь по венам.

Известно ли тебе что-нибудь про эту руку, Эгиль? — спросила старуха.

— Конечно, — отвечал Эгиль. — И я узнаю это золотое кольцо, которое когда-то дала мне мать. Но как к тебе попала моя рука?

— Я могу поведать тебе об этом, — молвила старуха. — Брат мой Гаут пришел как-то ко мне и попросил, чтоб я продала ему свое золотое кольцо, но с этим кольцом я бы ни за что не рассталась. И вот немного погодя, когда моя дочь пасла овец, он подошел к ней и дал ей некий напиток, от которого она зашлась криком и не могла остановиться, пока я не пришла с кольцом на вершину кургана, где она лежала. Когда я была уже на месте, появился Гаут и хотел было забрать у меня кольцо. Я сопротивлялась, и между нами завязалась нешуточная борьба. Я уже было ослабила хватку и, наверняка, лишилась бы кольца, но тут из леса появился незнакомец, очень похожий на тебя, Эгиль. Он нанес мощный удар великану, но тот отсек ему кисть, и после того, как оба они умчались в лес, я подобрала руку и с тех пор забочусь о ней и храню ее, обернув живительными травами, так что она не умирает. Думается мне, что мы сойдемся на том, что этот человек был ты, Эгиль. Если ты не побоишься и позволишь мне вновь открыть твою рану, то я попробую приживить кисть к твой руке.

— А чего тут бояться, — сказал Эгиль.

Она сняла раструб с его руки и лишила ее жизненной силы, так что Эгиль совсем не чувствовал боли, пока она обрабатывала обрубок. Затем она приложила к руке живительные травы, завернула кисть в шелк и крепко удерживала до конца дня. Эгиль чувствовал, как жизнь вливается ему в кисть. Старуха отвела его в постель и велела лежать, пока место сращения не заживет. Рука полностью зажила через три дня, и Эгиль обнаружил, что она не более окоченелая, чем в те времена, когда она была целой, хотя и оказалось, что ее опоясывает красная полоска.

Побратимы спросили у старухи совета — что им делать, и она посоветовала оставаться у нее до свадьбы.

— Мой товарищ, Скрогг, живет тут неподалеку, и, если нам удастся провести моих братьев, то мы со Скроггом только выиграем от этого.

И вот наступил Йоль.
15. Свадьба

А сейчас перенесемся на тинг великанов, куда братья Гаут и Хильдир созвали гостей со всего Йотунхейма. Скрогг будучи законоговорителем великанов тоже там был. Обе княжны предстали перед собранием с образцами своего рукоделия. Брюнхильд соткала ковер, обладавший тем замечательным свойством, что на нем можно было летать по воздуху и добраться в любое тридевятое царство, куда только пожелаешь. Можно было даже взять с собой тяжелый груз. А Беккильд сшила рубашку, которую не могло поразить ни одно оружие, и, кроме того, всякий, кто бы ни надел ее, не знал бы усталости, пока плывет.

И занялся спор, которая же из сестер показала большее умение. Окончательное решение было крайне важно для великанов, но они все никак не могли придти к согласию, так что Скрогга попросили, чтобы он рассудил данное дело. Он порешил, что Брюнхильд была более красивой из них двоих и что сотканный ею ковер был выполнен с наибольшим искусством, и, стало быть, Гаут станет конунгом и женится на Брюнхильд, но каждый из братьев будет править половиною страны.

И на этом тинг закончился.

Братья пригласили вождей и наиболее влиятельных людей на двойную свадьбу.

Скрогг воротился домой и поведал старухе о том, что произошло на тинге и когда быть свадьбе. Они обсудили данное дело, и старуха сказала ему, что хочет помочь побратимам. Она попросила его взять с собой многочисленную подмогу и вообще все, что может им понадобиться. Скрогг сказал, что все сделает так, как она пожелает.

Когда настало время ехать на свадьбу, старуха и побратимы вместе с нею были готовы отправиться в путь. Одного из них звали теперь якобы Фьялар, а другого — Фрости. Она дала им заглянуть в волшебное зеркало, и они стали огромными, как великаны, хотя и были гораздо привлекательнее. Она дала им подобающую одежду, и они пустились в путь, пока не достигли палат братьев княгини, которые именовались «мост Гьялланди». Великаны выпивали. И когда старуха вступила в пещеру, братья обменялись взглядами. Она подошла к Гауту и почтительно приветствовала его.

Тот принял приветствие с надлежащей признательностью.

— Не случалось такого прежде, чтобы ты радовала нас своим посещением, — молвил он.

— Все шло не так, как тому следовало бы быть, — отвечала она. — Отношения между нами были весьма прохладными, и не стану отрицать, что в этом моя вина. И теперь мне ясно, дражайший Гаут, что добрая удача пребывает с тобой: ты нашел себе превосходную супружницу, и в качестве своего вклада я бы хотела предложить нечто, о чем мы спорили в прошлом. Я хочу дать тебе это великолепное кольцо, прекраснейший свадебный дар для твоей невесты, и мою дружбу впридачу. Во имя наших родственных связей нам следует быть щедрыми друг к другу.

Гаут сказал, что он искренне благодарен:

— А где, кстати, ты нашла этих молодых мужей, что столь хороши собой?

Она сказала, что это сыновья Конунга Немоты, с Немого моря:

— И вряд ли ты с легкостью сыщешь равных им во всем Йотунхейме, в особенности в том, что касается тонкостей этикета. Думается мне, им стоит присутствовать на вашей свадьбе.

И тогда она вручила кольцо Гауту, который поблагодарил ее за это. Ее назначили накрывать на стол на свадьбе, и все должно было делаться так, как пожелают Фьялар и Фрости, так что им дали ключи от всех ларей с золотом.

Стали прибывать гости, и вскоре собралось представительнейшее собрание. Старуха верховодила над всеми, и все должно было исполняться согласно ее указаниям. Из всех именитых гостей Скроггу Законоговорителю оказывали наибольший почет.

Старуха шепотом сообщила сестрам о том, кто были ее спутники.

— Так что есть, отчего воспрянуть духом, — добавила она.

Это известие очень обрадовало сестер, поскольку эта свадьба вовсе не веселила им душу, но великаны сделались довольны, завидев их в хорошем расположении духа, и благодарили сродницу за ее старания. Когда все гости расселись и братья заняли свои места, ввели невест. Великаны принялись громко выкрикивать грубые шуточки. Скрогг Законоговоритель сидел по одну сторону стола вместе со своими бондами, а Гаут с Хильдиром сидели со своими людьми на скамье напротив. Орлиный Клюв сидела подле невест и в кругу других великанш давала им советы, как себя вести. Фьялар и Фрости прислуживали женщинам, и не было недостатка в крепких напитках.

К вечеру гости изрядно напились. Тогда Орлиный Клюв поднялась, подозвала к себе законоговорителя и побратимов и сказала им, чтобы они заносили свадебные подарки. Ковер-самолет, волшебную рубашку, набор для игры в тафл тонкой работы, что принадлежали братьям и прекрасное кольцо, что принадлежало ранее княгине Орлиный Клюв, принесли в пещеру. Скрогг Законоговоритель передавал дары, а старуха принимала их на свое попечение. Она расстелила ковер на полу, сложила сверху все прочие сокровища и велела своей дочери Кожаный Клюв сходить за золотом и серебром.

Орлиный Клюв вернулась обратно в пещеру и попросила Фрости пойти с нею. Они отправились к тому месту, которое предназначалось для брачного ложа Гаута и Брюнхильд. Она сказала Фрости, что позади столбика кровати он найдет знаменитый меч Гаута, единственное оружие, способное нанести ему рану. Она также сказала, что Фьялар и Хильдир тоже сойдутся в другом месте, и предупредила побратимов, чтобы они были готовы попытать свое мужество.

После этого Орлиный Клюв вернулась в главную пещеру и провозгласила, что пора вести невест в опочивальню. Фьялар и Фрости увели невест под руки и разместили их на ковре. И тут, по мановенью старухи, ковер взлетел. Она дала дочери зеркало и велела ей пойти к выходу и подставлять зеркало так, чтобы в нем отражалось лицо всякого, кто будет выходить из пещеры. Сестры поднялись на ковре-самолете в воздух вместе со всем, что на нем было.

А в пещере начались развеселые танцы, поскольку приближалось время провожать женихов на брачное ложе.
16. Немирье

У пещеры было три входа. Скрогг Законоговоритель вместе со своими людьми взял на себя один их них, а Кожаный Клюв следила за дверью, через которую выходили простые люди. Женихов должны были провести через третью дверь, за которой, по одну сторону и по другую, располагались две небольшие пещеры, задрапированные гобеленами тонкой работы; предполагалось, что там женихи будут почивать.

Когда оба великана прошли через дверь, и каждый направился в свою почивальню. Эгиль сопровождал Хильдира по пути в его комнату, шагая впереди. Как только Хильдир вошел в пещеру, Эгиль развернулся к нему, схватил его за волосы и замахнулся скрамасаксом, метя великану в горло, но тот тут же нанес ответный удар, так что Эгиль разбил себе лицо об скалу. Это была серьезная рана, кровь так и заструилась, но Эгиль успел задеть скрамасаксом нос великана и отсечь его. Отрубленный кончик носа был столь велик, что можно было бы нагрузить им лошадь. Хильдир сумел выскочить из пещеры и принялся кричать, что его обманули. Великаны услыхали это и ринулись к выходу, но не тут-то было. У одной двери Скрогг Законоговоритель убивал всякого, кто пытался выбраться наружу, а у другой — Кожаный Клюв ослепляла всех волшебным зеркалом. Великаны с ревом метались взад-вперед по пещере, не зная, в какую сторону кинуться, и круша все подряд.

Гаут услыхал шум и догадался, что произошло. Когда он вошел в свою пещеру, то не обнаружил там невесты, поэтому он кинулся к кровати достать меч, но его тоже там не было. Тут Асмунд выхватил свой меч и замахнулся на Гаута, но не рассчитал, что у пещеры низкие своды, так что меч задел скалу и застрял. Однако допреж того острие достало бровь Гаута, рассекло ему глаз, щеку и ключицу, а затем и грудную клетку по самые ребра. Гаут сумел вырваться из пещеры, схватил огромный валун и швырнул им в Асмунда, валун попал тому в грудь и поверг наземь. Гаут хотел было ринуться к нему, но ноги запутались у него в кишках, и он рухнул замертво.

Асмунд поднялся и пошел на поиски Эгиля. В конце концов, он нашел место, где бились Эгиль с Хильдиром. Кровь лилась из раненого глаза Эгиля, и силы его были явно исходе. Асмунд схватил Хильдира за ноги, а Эгиль за голову, и они вдвоем сломали ему челюсть. Тут Хильдиру пришел конец.

Асмунд и Эгиль вернулись к Скроггу Законоговорителю. Он убил девяносто великанов, а оставшиеся умоляли о пощаде. А те великаны, которые выходили через дверь, где на страже стояла Кожаный Клюв, сами сослепу сорвались с утеса.

Побратимы заночевали в пещере, к ним присоединилась Орлиный Клюв. Наутро они забрали все ценное, что было в пещере, и вернулись со старухой домой. Сестры были уже на месте и обрадовались им. Все они остались там на зиму, и их принимали с превеликим гостеприимством.

Весною побратимы собрались в путь, чтобы воссоединиться со своими людьми, но перед расставанием отдали Йотунхейм княгине Орлиный Клюв и Скроггу Законоговорителю. Все они расстались наилучшими друзьями. Побратимы забрали с собой все сокровища, о которых было сказано выше. Они добрались до стоянки своих людей в последнюю неделю зимы, и это была радостная встреча.

Как только подул благоприятный ветер, они вышли в море и плыли, пока не достигли земель конунга Хертрюгга.
17. Еще одна свадьба

Конунг Хертрюгг оказал побратимам и своим дочерям самый радушный прием. Они привезли ему множество сокровищ и поведали доподлинно обо всем, что приключилось с ними по дороге. Конунг щедро отблагодарил их за проделанное путешествие.

Немного погодя конунг созвал людей на тинг и напомнил им о том обещании, которое он дал тому, кто сыщет его дочерей. Конунг спросил побратимов, не предпочтут ли они получит награду золотом и серебром, но оба они дали одинаковый ответ, что с большею охотою получили бы дочерей конунга, ежели девицы согласны пойти за них замуж. Девы знали, что побратимы спасли им жизнь, и заявили, что и не желали бы себе иных мужей. Так что в конце концов Эгиль женился на Беккхильд, а Асмунд — на Брюнхильд.

Конунг стал готовиться справить свадьбу. Эгиль сказал, что желал бы сперва съездить домой, узнать, жив ли еще его отец и уготовано ли ему получить трон, на который, по его разумению, он имел права. Асмунд же сказал, что желал бы съездить на восток, в Татарию, и пригласить своего побратима Херрауда на свадьбу. Был назначен день свадьбы и оговорены сроки их возвращения. Об их путешествии можно поведать лишь то, что все прошло удачно.

Когда Эгиль прибыл в Готланд, то свиделся со своим отцом, который поначалу не признал его, поскольку почитал за давно уже как мертвого. Эгиль подробно рассказал отцу обо всем, что с ними приключилось (как мы вам это живописали) и показал шрам на запястье в том месте, где его рука допреж была отсечена. Он также показал отцу меч с раструбом для руки на конце, тот, что изготовил для него карлик. Они попросили карлика Регина приделать к мечу рукоять, и получилось славное оружие. Эгиль пригласил отца, мать и сестру на свадьбу, и затем они прибыли в земли конунга Хертрюгга, а Херрауд и Асмунд были уже там.

Конунг оказал всем самый что ни на есть радушный прием, и вскорости великолепное празднество уже шло полным ходом. На том празднике можно было услышать множество музыкальных инструментов и увидеть самых разных людей. Средств не жалели, и достали все самое лучшее из того, что только можно было найти в этой части света.

На празднике Эгиль с Асмундом развлекали гостей историями о своих путешествиях, были здесь и Кожаный Клюв, и Орлиный Клюв, готовые поручиться за правдивость их рассказов. Княгиня Ингибьёрг узнала Орлиный Клюв, и между ними произошло полное примирение.

Свадьба длилась целый месяц, и по ее окончании гости воротились домой с богатейшими дарами. Эгиль подарил Херрауду рубашку, изготовленную Беккхильд, а Асмунд дал ему кольцо, некогда принадлежавшее старухе, а, кроме того, меч, принадлежавший ранее Гауту.

Конунг Хертрюгг был уже преклонного возраста, так что он попросил Эгиля остаться с ним. Он сказал, что предчувствует скорую смерть. Эгиль выразил желание сперва съездить домой в Готланд, но был готов вернуться в течение двенадцати месяцев, на что конунг дал свое согласие. Асмунд пригласил Херрауда отправиться с ним в Халогаланд, и Херрауд согласился.

Орлиный Клюв воротилась к себе домой в Йотунхейм: княгиня Ингибьёрг дала ей скрынку с маслом столь большую, что та едва нашла в себе силы поднять ее и вымолвить, что вещь это невиданная в Йотунхейме. Асмунд дал ей два куска грудинки, столь тяжелые, что они весили тонну (добрых три тысячи фунтов). Старухе пришлись эти дары по вкусу даже больше, нежели бы ее осыпали золотом, и все они расстались наилучшими друзьями.
18. Окончание саги

Асмунд и Херрауд сели на корабль и отправились в плаванье на прекрасной ладье с драконом на носу, которая принадлежала некогда Визину и Туру-Медведю. Нечего поведать об их путешествии до той поры, как они добрались до севера Халогаланда. Когда люди увидели их драккар, конунг Оттар заметил, что эти люди, должно быть, плывут издалека.

Сойдя на берег, они разбили лагерь. Асмунд в сопровождении одиннадцати человек отправился к своему отцу и почтительно приветствовал его. Конунг не признал его, но мать узнала его сразу же и раскрыла ему навстречу свои объятья. Конунг спросил о том, кто же этот незнакомец, которого его супруга столь тепло привечает, и Асмунд дал ему ответ. И вскоре великолепнейший праздник был уже в разгаре, и они провели там целый месяц, и их принимали самым что ни на есть лучшим образом. Они поведали конунгу все о своих путешествиях, и он заключил, что были они в своих делах справны и удачливы.

Херрауд сказал Асмунду, что желал бы, чтобы они отправились вместе на восток, в Готланд, посвататься к Асе, дочери Хринга. Асмунд одобрил этот замысел, и при первом попутном ветре они направились на восток к берегам Готланда.

Эгиль и Хринг встретили их с огромным радушием. Херрауд выступил вперед и попросил руки Асы. Его просьба встретила благожелательный прием, и Асу отдали за него с большим приданным. Тут же сыграли свадьбу, и праздник удался на славу.

По окончании праздника Эгиль и Херрауд направились в воды Балтики, Асмунд же остался, так как он должен был стать конунгом Готланда после смерти Хринга. К тому времени, когда они добрались до Татарии, конунг Хертрюгг скончался, так что Эгиль стал конунгом, и с тех пор они с Беккхильд оставались в тамошних землях. Херрауд вступил во владение своими землями чуть позже. Никто из них после этого уже не ездил на север, в Скандинавию.

Асмунд вернулся к себе в Халогаланд и княжил там долгие годы. Его сын Армод женился на Эдню, дочери Хакона Хамундарсона, конунга Датского, и от них пошел выдающийся род. Этот Армод был убит в собственной купальне Старкадом Старым, и это было последнее из преступлений Старкада.

Брюнхильд не прожила долго, так что Асмунд женился вновь. Его второй женой стала дочь султана, конунга сарацинов. По уговору, Асмунд должен был прибыть на одном единственном корабле, поскольку им удалось обмануть его, но у Асмунда был построен корабль, который он назвал «Гнод», и это был крупнейший корабль из когда-либо построенных к северу от Греческого моря. Из-за корабля его прозвали «Гнод-Асмунд», и сам он считается величайшим из всех древних конунгов — среди тех, кто не правил крупными королевствами.

Асмунд был убит неподалеку от острова Хлесей, и с ним погибло более трех тысяч человек. Рассказывают, что Один пронзил его копьем, и Асмунд прыгнул за борт, «Гнод» же опустился на дно со всем грузом, и до сих пор не удалось найти ни корабль, ни груз.

Здесь кончается эта сага.
 
Назад
Сверху