Тёмный фолиант
Автор: Тень
Сэлирис
Лорду Линхиру
Приветствую тебя, лорд, друг юности моей. Посылаю гонца с поручением доставить тебе весьма ценный фолиант, писанный орочьими рунами с параллельным переводом, который был найден на пепелище орочьего стойбища королевскими лазутчиками. Книга состоит из отдельных отрывков и повестей, несущих, несомненно, ценную информацию. Содержание её поистине еретическое, и книга достойна уничтожения. С сим надеюсь на то, что ты изволишь обратиться к магам за должным объяснением и напутствием. Уповаю на твою мудрость и рассудительность.
Седрик Толкователь
Парламэн
***
Линхир устало вытер пот со лба. Перед ним стоял юноша, совсем ещё мальчик, с горящими глазами и растрепанными волосами. Гонец.
«На юго-западных трактах неспокойно, а Седрик шлёт ко мне каких-то мальчишек. А если бы его взяли в плен эти чудовища? Нет, вероятно, они бы не брали его в плен, зачем? Просто съели…»
— Лорд, я могу идти?
— Да, друг мой. Ступай.
Линхир бережно положил на стол здоровенный, донельзя потрёпанный фолиант, обтянутый чёрной кожей. Книга была сшита из разного размера тетрадок, и сшита довольно давно. Открыл. Страницы словно светились. Летопись велась на непонятном языке, хотя некоторые письмена были знакомыми. Древние руны исчерна-красного (уж не кровью ли писали?) цвета рябили в глазах. Руки лорда тряслись от волнения. Рисунки, какие-то записи, карты, вроде и знакомые, и непонятные. Что-то на пергаменте, но кое-какие тексты и на незнакомом материале, похожем на ткань, белом, шелковистом и прочном. Словом, беспорядочное с первого взгляда собрание. Этакая богатейшая свалка, лакомый кусочек для любителя древностей.
«Экое сокровище. Постарался Седрик. А где тут было толкование?..»
Лорд положил перевод рядом с оригиналом — маленькую тетрадку, испещрённую корявыми символами. Почерк Седрика оставлял желать лучшего.
***
«Сейна о шрим'ён Израхд э Сурх»
(«Легенда о сотворении Сурхом всего сущего»)
(«Легенда о сотворении Сурхом всего сущего»)
«В начале была пустота. И Сурх был в пустоте. И Сурх был один. Но в одиночестве он загрустил и создал себе детей по образу своему и подобию: Сурддух, Дхудар, Иглад, Гсарт, Сидихь, Хартайг, Крушак, Уахдар, Храфни и Назрокх.
Храфни и Назрокх были братьями в думах Сурха, и Сурх наделил их великим могуществом и силою. И увидел Сурх, что прекрасны его творения, и вторили ему его дети. Тогда Сурх сплёл из Пустоты твердь, и поместил её в центре Пустоты, и залюбовался. Но твердь была безжизненна и пуста, тогда Сурх помыслил о всякой жизни, которая произрастает, развивается и передвигается — и было по мысли его.
Но желал Сурх создать существ разумных, способных мыслить и творить. И сказал он Слово, и Слово то воплотилось в жизнь. Так пришли в Израхд оркх. Но были они беспомощны и жалки, не так они выглядели в думах Сурха. Тогда Сурх послал в Израхд своих детей и даровал им способность видеть, чувствовать, внимать и убеждать. И низверглись Дети Сурха в мир, подобные огненным столпам. Каждый из них принял то обличье, которое почитал лучшим. Так Дхудар предстал пред очи оркх в виде окутанного пламенем беркута, Гсарт стал гигантским ягуаром, Крушак же воплотился в виде паука.
В плоти они нуждались не больше, чем мы в платье — ведь мы можем ходить обнажёнными, не теряя своей сути, но такова была воля Сурха, и таков был его Замысел.
И тогда в мыслях воззвал Сурх к Детям своим: «Ведите мои творения и блюдите их в каждом поступке, но помните, что смерть каждого из них есть смерть меня. Не пытайтесь творить мыслью, ибо сей талант ещё не дарован вам мною». И взяли Дети Сурха оркх, и учили их: Иглад дала им знания о магии и знахарстве — так появились Заклинатели Стихий. Гсарт научил огню и ремеслам: кузнечному делу и добыче руд, и увидел, что оркх — достойные и способные ученики и мастера. Уахдар дал им в руки мечи и топоры и показал, как обращаться с ними, быстро овладели навыками оркх. Дхудар обучил оркх охоте, из них вышли превосходные охотники, а Сидихь и Хартайг — письму и строительству жилищ, и тут они оказались мастерами. Сурддух же вложил им в сердца преданность Сурху и Детям его, а Крушак даровал им черную кровь и железную волю. Только двое из Детей не выполнили повеления Сурха — Храфни и Назрокх прельстились своей силой и решили созидать без разрешения Мастера. Храфни приложил всё своё умение, но не выходило у него творить, бури и разрушения приносили в мир его бесплодные попытки, и множество безобразных и внушающих ужас созданий породил его ум, прежде чем Храфни безнадёжно опустил руки. Но Назрокх пришёл на помощь брату, и вместе они измыслили уродливых творений, нагих и белокожих. И возгордились они своими творениями, и похвалялись ими перед братьями. Но братья отвернулись от них и не стали слушать, ибо преданны они были Сурху, и возроптали они, и молили Сурха о помощи, ибо Храфни и Назрокх обучили своих творений воевать, и жестокие войны разразились между ними и оркх. Тогда Сурх разгневался и навечно проклял отступников, исключив их из числа Детей своих; повелев им больше никогда не появляться в землях оркх, истребил он мыслию созданий Храфни и Назрокха. Опечалились Храфни и Назрокх, долго блуждали они во тьме неизведанных земель Израхда, но одно утешало их — чудом, но не без попущенья Сурха, сохранили они и спрятали в горах одно лишь племя творений своих, ничтожных и жалких…
Тогда годы расцвета пришли к оркх. Великие государства создавались ими, и великие государи правили теми государствами. Множество легенд помнят старинные манускрипты о милостивых государях и разрушительных войнах, о памятных днях расцвета и проклятых временах упадка.
Завистью чернее предвечной Ночи покрылись мысли отступников — Храфни и Назрокха, и задумали они ужаснейшее злодеяние. Дабы испортить жизнь ненавистным оркх, общими силами они создали два Светильника: Ишмар и Ишрок. Чтобы разбавить Тьму, оставшуюся от предвечной Ночи и обезобразить своим светом годы расцвета оркх.
Ослепительно сиял Ишмар, ярко блистал Ишрок. И оркх возненавидели Светильники. Тогда дети Сурха взмолились к Создателю и просили его помощи. Сурх же отвечал, что всё идёт своим чередом, и если он извергнет в Пустоту отступников, Израхд не увидит будущего, ибо Храфни и Назрокх — часть его Замысла.
Только немного облегчил Сурх жизнь своим творениям, он повелел светильникам чередоваться во времени, а так как один из них светил ярче (созданный Храфни), а другой слабее (созданный Назрокхом) — появились два непрерывно чередующихся времени Ишмар-шрак — день и Ишрок-нур — ночь.
И вновь расцвели государства оркх, но пришло время Детям покинуть сотворённый Сурхом мир и вернуться к своему Создателю, ибо уже много знаний переняли от них оркх и мудростью светились глаза их.
Опечалены были Дети, не желали они расставаться с излюбленными своими друзьями, но такова была воля Сурха, и таков был Замысел его.
И покинули они Израхд созданный и возвратились к Сурху. Лишь одному из них позволено было остаться, в Великих Покоях воссел Крушак и давал мудрые советы оркх, и они внимали ему.
Возрадовались Храфни и Назрокх, ибо ушли из Израхда Дети Сурха. Тогда вывели они из недр гор своих творений и назвали их Людьми. Дикими и злобными существами были люди, но Храфни и Назрокх не замечали этих пороков, ибо не хотели видеть в делах рук своих недостатки; они обучали свой народ и Заклинатели людские служили им.
Увидел Сурх, что истреблением грозят оркх творения отступников. Тогда мысль его породила Стражей Израхда, и низринулись они в мир, подобные горам, что, стоя в море, увенчанные огнём и дымом пронизывают тучи, и свет глаз их был пламенем, что опаляло зноем и пронзало хладом. Вечную службу несли Стражи, несут они её и по сей день. Лишь только людская угроза нависает над миром, приходят они во славе и величии. И в животном страхе бегут люди от Драконов — так называют они Стражей, ибо ужасаются им и не понимают их предназначения в думах Сурха…»
***
«Вот, значит как? Занятно, и вправду занятно… Экое сокровище… Сурх… Никак Белиар. Храфни, Назрокх — Иннос, Аданос? Воистину еретическая летопись, но тем она и ценна… Вот значит как? Людская угроза, говорите? Драконы, говорите? Посмотрим — посмотрим…»
***
«Сейна о нимрэ Ахе»
(«Легенда о пришествии учителей»)
(«Легенда о пришествии учителей»)
«… На этот раз Волк забрался далеко на юг, к озёрам. Недаром забрался, довольно думал он про себя: зверьё здесь непуганое, а в озерах рыбины водятся — загляденье: одну он добыл — руками поймал, подцепив под жабры, — прямо у берега в мелкой, по колено, воде — здоровенная, и чешуя отливает полированной медью. Рыбину он спёк на углях и съел. Всю. Кости только остались да пригоршни три крупной медной чешуи — хоть монисто делай. Вечерело, торопиться было некуда, а потому Волк, которого от сытости тянуло в сон, пристроился у костра, завернулся в меховой плащ — осень есть осень, по ночам подмораживает иногда — и заснул.
Сладко спалось на сытый желудок, и проснулся Волк, только когда в отдалении жалобно завыла гончая. Полежал немного — на осенний холодок из-под тёплого меха, говоря по чести, не хотелось совсем, — потом решительно поднялся, потянулся блаженно…
И тут увидел.
Чёрные, нет, очень тёмные, как дымчато-просвечивающие кристаллы, в которые шаманы смотрят, чтобы видеть духов ушедших, прямо из тела горы вырастали башни — в зубчатых венцах, с тонкими иглами шпилей. Кое-где меж башнями были переброшены лёгкие кружевные мосты, арки, вились высокие лестницы… И всё это казалось живым.
Волк долго разглядывал это, неведомое, невиданное, пытаясь понять. Что ж это творится-то? Вчера ещё не было такого, и вот — нате вам… Он сдвинул брови, теребя тонкий ремешок оберега, задумался тяжело. И тут вдруг его осенило: это бог. Потому что больше никому не под силу выстроить за ночь вот такое. Бог поселился у Трёхглавой Горы, Небесный Вождь, Шнар Ато.
Волк, не отводя глаз от невероятного чертога, подхватил копьё и двинулся на север, то и дело оглядываясь через плечо — не исчезло ли чудо. Надо было спешить. Надо было рассказать остальным оркх — Он пришёл, Небесный Отец, Шнар Мэрэ…
… И, разумеется, никто ему не поверил. Старейшины, и вождь, и колдун — все они выслушали его рассказ. Внимательно. Не перебивая. И — не поверили. Потому что никто с незапамятных времён не видел богов, ходящих среди оркх.
И конечно, не поверили молодые охотники, которым за чарой крепкого напитка уже заплетающимся языком Волк поведал о горной обители. И тогда, ударив кулаком по дубовой щербатой столешнице, Волк побился об заклад на копьё, охотничий нож и голову в придачу, что не врёт. Копьё было доброе, нож — прадедовский ещё, из странного светлого железа… Голова была немедленно признана наименее ценным и как заклад отвергнута с негодованием.
— А ты отведи туда — поглядим! — веселился Дарайна, второй сын вождя.
— И отведу! Хоть завтра! Хоть прям счас!
— И отведи!
— Отведу! — рявкнул Волк и ещё раз с размаху шарахнул кулаком по столу. Для убедительности, надо полагать.
Вызвались чуть не все — «непременно завтра», как заявил Дарайна. На трезвую голову, однако ж, поостыли: с Волком идти решили человек пять, да и те поход отложили на пару дней.
— Чертоги там, не чертоги, — рассудительно басил Борг-Медведь, а коли охота хорошая — что ж, можно и сходить…только, того…собрать надо кой-чего в дорогу — путь-то неблизкий…
… Всю дорогу Волка не оставляла мысль, что чудо невиданное как явилось, так и пропасть может — поди докажи потом, что не примерещилось…он уже и сам не был в том уверен: Дарайна зря времени не терял и неустанно веселил компанию рассказами о разных героях, которые, мухоморов накушавшись, беседовали с богами и летали по небу. И никто, представляете, ну совершенно никто почему-то им не верил! С чего бы это?
… А он был молодым волком. И Волчонком его перестали называть всего полтора года назад. И жгуче благодарен он был иро-Боргу за его: «Ладно, парень, дойдём — поглядим, чего там за чертог такой…»
И поглядели. Волк в душе возблагодарил небеса — подумать страшно, что было бы, если бы это чудо пропало! Да Дарайна его б после этого со свету сжил своими насмешками — и так солоно пришлось… Чувство облегчения было столь велико, что он почти не ощутил того благоговейного восторга и изумления, которое испытал в первый раз. Зато остальные!… Волка так распирало от гордости, будто он сам, собственноручно построил горный замок.
— Кто вы? — раздался звучный низкий голос.
Все шестеро обернулись мгновенно и остолбенели.
Потому что позади них стояли неизвестно откуда появившиеся звери, огромные, величиной с дом вождя. Вперед подался громадный волчище, чёрный, с невиданными изумрудно-зелёными глазами.
— Ирайни-Хор, Дети Волка, — отважился ответить Волк: в горле мгновенно пересохло.
Воцарилась звенящая тишина.
— Так ты чего же…это… Небесный Отец, значится что ли?
— Нет, — помедлив немного, ответил незнакомец. — Мы, — он обвел взглядом животных, — Дети Его, пришли, чтобы учить вас. Я Сурддух, а это братья мои.
Тут по спине Волка прополз зябкий холодок: он осознал то, что должен был понять с самого начала. Незнакомец говорил с ним, не разжимая губ, и медленно принимал обличье оркх».
***
«Ага, а вот здесь уже напрямую о варраг говорится. Странно, учителя описывали их ужасными демонами с огненными глазами. Хотя, вполне возможно, такой громадной «овечке» ничего не стоит превратить какого-нибудь орка в пепел. Принимал обличье орков? Ну, это уже полная чушь. Даже ребёнок таким сказкам не поверит. Посмотрим…
Кстати, стиль авторов отличается, или это так Седрик перевёл?»
Лорд открыл оригинал. Действительно, истории были написаны разным почерком. Первая — витиеватыми, лёгкими рунами. Вторая — тоже рунами, но какими-то грузными, угловатыми.
***
«Шрак-Назрош»
(«Крепость Тьмы»)
(«Крепость Тьмы»)
«Шрак-Назрош, Твердыня тьмы, замок скорбной мудрости. Ночью густой туман окутывает бесснежные Горы Ночи, Тар Ойрэ, навевая печальные, странные видения. Стройные гордые башни, словно высеченные из мориона и обсидиана, вырастают из скал, устремлённых в небо. Кто вступит во врата Шрак-Назрош — что увидит он, что изведает он? Бесконечны анфилады сумрачно-прекрасных высоких залов, высеченных в камне, где невольно тише начинают звучать голоса, и редко звенит серебро струн. Здесь не поют весёлых песен менестрели: горькая память и высокая скорбь в их балладах, светлая печаль по ушедшим навсегда. Здесь не место бессмысленной жестокости, здесь властвует суровый закон чести. Здесь оплот тех, кто стал учителями и защитниками оркх: Ахе».
***
Лорду сразу вспомнились слова учителя о Чёрной Крепости: «Чёрная крепость, Железная Тюрьма, оплот Зла. Удушливый дым, вызывающий в воспалённом мозгу кошмарные, лишающие разума видения, вьётся над Горами Ночи, чьи обломанные ядовитые клыки впиваются в истерзанное небо. Кто вернётся назад из тех, за кем с лязгом сомкнулись железные челюсти Врат Чёрной Крепости? Страшны мрачные подземелья, подобные лабиринтам, где лишь звон тяжёлых мечей и хриплый лай команд да горестные стоны узников. Здесь обитель порождений Белиара — орков. Здесь измысливают чудовищные мучения для пленных, пытки, ломающие тело, калечащие душу, сводящие с ума. Здесь царство ужаса и ненависти. Здесь оплот слуг того, кому неведомо милосердие, для кого честь — лишь пустой звук: Черного Врага Мира Белиара…» Отрывки казались Линхиру отражениями в кривом зеркале. Так противоречивы и непохожи…
«Ага, уж я-то знаю, где истина. Странное толкование, даже интересное».
***
«Ахе»
(«Учитель»)
«Ахе»
(«Учитель»)
«За Горами Ночи на севере жило к тому времени семь кланов оркх: золотоглазые Ишнихх — Совы, верившие, что ведут свой род от Совы, Лхор — Волки, черноволосые, со странными зелёными, приподнятыми к вискам глазами, утверждавшие, что являются детьми Волка, Рыси, Медведи и Вороны, Ястребы и Дети Молнии. И множество мелких родов — Ласки, Олени, Соколы… Враждовали и замирялись, объявляли кровную месть и вводили в семьи женщин других родов — только Вороны неизменно держались особняком, не торопясь привечать чужаков, и неохотно допуская их в земли у подножия Гор Тумана, которые считали своими. Сильнейшими из семи родов считались дети Волка.
Когда молодые охотники принесли весть о возведённой в горах за одну ночь обители богов — кому, как не вождям Волков, было первыми приветствовать их?
…Вождь настороженно огляделся по сторонам, потом уселся на пол, скрестив ноги и положив меч на колени:
— Эти чертоги твои, иннар Сурддух?
— Нет, — помолчал немного, — моего Отца.
— А кто он — твой… Отец? Можем ли мы его увидеть?
— Он тот, кто сотворил этот мир. Вы не можете видеть Отца, но чувствовать его помощь и присутствие вам дано.
— Значит, Отец — твой бог, а ты — его жрец? Говорят, ты со своими братьями явился к нам в образе зверей?
— Он бог, но я не жрец. А облик зверей мы изменили на более привычный вам, сейчас я оркх.
— Отец не знает смерти?
— Мы бессмертны.
— Как наши боги: он могуч и бессмертен — и его нельзя увидеть. Наши боги тоже не являются нам. А ты, значит, не жрец. Тогда кто? Дух, который служит Ему?
— У ваших духов есть кровь?
— Нет… — Лицо вождя осталось неподвижным, но в глазах появилось недоумение. Сурддух улыбнулся, вытащил кинжал из ножен — вождь положил руку на рукоять меча — и острием провёл по руке чуть выше запястья. Из узкой ранки выступила капля крови.
Вождь подался вперёд, сдвинув брови, потом схватил его за руку — недоверчиво осмотрев ранку, провёл по ней пальцем, стерев алую каплю, лизнул палец…
— Не понимаю. У духа не может быть тела оркх. Если ты — оркх, почему тогда говоришь, что не знаешь смерти? Если дух — почему у тебя кровь? Не понимаю…»
***
«Так. А здесь упор сделан только на одном из варраг. Очень интересно. Значит, оркх почитали Сурддуха главным из всех «Детей»? Странно, зачем они поменяли облик? Чудно, я рассуждаю так, как будто и вправду поверил этой древней ерунде. Ерунда, правда, весьма ценная, даже меня заинтересовала».
***
«Сейна о Эрух а Ушбан»
(«Легенда о вере и надежде»)
«Сейна о Эрух а Ушбан»
(«Легенда о вере и надежде»)
«Прадедом государя был Шак-Урушат. Его сын Арумиш просил руки Грилраэн, дочери Уш-Бана, потомка Арушата. Но Уш-Бан не давал согласия на супружество дочери, ибо Грилраэн была молода и не достигла ещё того возраста, когда женщины рода арушатов, по обычаю, вступают в брак.
— Более того, — говорил он, — пускай Арумиш — воин зрелый и много повидавший, и станет вождём прежде, чем того ожидают, сердце подсказывает мне, что долго он не проживёт.
Но Грашвин, его жена, обладавшая даром предвидения, ответила ему так:
— Тем паче следует поспешить! Приближается буря, и дни становятся всё темнее, и грядут великие дела. Если эти двое поженятся теперь, у нашего народа останется надежда; но если они промедлят, нам суждено сполна испить чашу скорби.
И Арумиш взял Грилраэн в жёны. Год спустя после их свадьбы Шак-Урушат попал в плен к людям Великого Острова, что в Северном море, и был убит; и Арумиш стал вождём арушатов. На следующий солнцеворот Грилраэн родила сына, которого назвали Бар-Шахиром. Ему исполнилось лишь два солнечных хода, когда Арумиш с сыновьями Тана-тролля отправился в набег на первородных и был сражён вражеской стрелой, вонзившейся вождю в глаз. Так сбылось пророчество Уш-Бана: ведь Арумишу было всего две сотни лет, а для арушатов это не возраст.
И Грилраэн с маленьким сыном, наследником Арушата, переселилась в дом Краш-Мира, чьим предком был Касорг; и Краш-Мир заменил Бар-Шахиру отца и полюбил его как собственного сына. Но в доме касоргов Бар-Шахира называли Ушбан, что значило «Надежда», а подлинное имя и родство держали в тайне, ибо как раз в ту пору Заклинателям стало ведомо, что Предвечный Храфни повсюду разыскивает наследника Арушата, мня извести под корень ненавистный ему род.
Когда Ушбану исполнилось сорок солнечных ходов, он возвратился в дом касоргов из дальнего похода, в котором свершил немало подвигов вместе сыновьями Краш-Мира во имя Тёмного Диэла; и Краш-Мир взглянул на него и обрадовался, ибо увидел пред собой благородного воина, вступающего в пору зрелости, что сулила ему почести и славу. В тот день Краш-Мир открыл Ушбану его подлинное имя — кто он такой и кто его отец — и вручил ему родовые реликвии.
— Вот кольцо Арушата, — сказал он, — древний знак нашего родства, а вот обломки Рога Заклинателей. С этим Кольцом и с этим Рогом ты свершишь много великих деяний, ибо я предрекаю, что твой век будет дольше привычного арушатам, если только ты выдержишь испытание, и если тебя не постигнет злая участь твоего отца. Знай, испытание будет долгим многотрудным. А скипетр арушатов я пока оставлю у себя, ибо тебе ещё предстоит его заслужить.
На следующий день, в час заката, Ушбан в одиночестве отправился бродить по лесам, и сердце его переполняла радость, и он прельщался своими упованиями. И вдруг он узрел дочь касоргов, танцевавшую на лужайке, среди заснеженных берёз; и он замер, поражённый, и почудилось ему, будто он грезит наяву. Мгновение Ушбан просто глядел на неё, не в силах вымолвить ни слова, но потом, испугавшись, что она уйдет, и больше он её не увидит, он крикнул: «Гришмэль! Гришмэль!»
Дочь касоргов с улыбкой повернулась к нему и спросила:
— Кто ты? И почему назвал меня именем весны?
И он ответил:
— Потому что ты явилась мне, как весна в этом царстве вечного холода.
— Многие говорят мне, что мы с ней схожи, — отвечала она. — , меня зовут иначе. Но кто ты?
— Я зовусь Ушбаном, — сказал он. — Но истинное моё имя — Бар-Шахир, сын Арумиша, наследник Арушата. — И сам осознал, что эти гордые слова не слишком уместны, что его родословная — ничто рядом с её благородной, возвышенной красотой.
А она весело рассмеялась и воскликнула:
— Воистину тесен свет, ибо я — Шримэ, дочь Краш—Мира, а ещё меня зовут Эрух, что значит «Вера».
— Часто случается, — произнёс Ушбан, — что в годину бедствий прячут то, чем дорожат более всего на свете. Но как сумел Краш-Мир скрыть такое сокровище? Я живу в его доме с детства, но ни разу не слышал о тебе ни от него, ни от твоих братьев. Почему мы до сих пор не встречались? Неужели отец держал тебя взаперти?
— Нет, — отвечала она, глядя на горы, возвышавшиеся на востоке. — Я жила у родичей моей матери, в Далёких Горах, постигая мудрость Заклинателей Стихий.
И Ушбан изумился, ибо не мыслил он, что говорит с Заклинательницей.
Но Шримэ посмотрела ему глаза и промолвила:
— Не удивляйся. Или неведомо тебе, что детям Касорга дарована великая мудрость?
И поник тогда Ушбан, заметив в глазах её свет древней мудрости, дарованный только Заклинателям; но с того самого дня полюбил он Шримэ Эрух, дочь Краш-Мира. И говорил об этом со своей матерью, но она ответила:
— Сын мой, высоко ты метишь, высоко даже для наследника Арушата. Ибо эта дочь касоргов — прекраснейшая и достойнейшая среди всех живущих ныне. И не пристало тебе жениться на Заклинательнице.
— Но ведь такое прежде случалось, — с горечью воскликнул Ушбан. — Или нет ни крупицы истины в древних преданиях?
И с той поры ходил поникший и мрачный, и искал спасения в уединении и трудах.
Краш-Мир заметил произошедшую в нём перемену и догадался о её причине. И долго он говорил с Ушбаном, убеждая его отречься от своих намерений, но твёрд был Ушбан. И тогда, с горечью вещал Краш-Мир:
— Она выше тебя. Но даже если она мыслит иначе, даже если сердце её обращено к тебе, не сулит это радости никому из нас, ибо таков жребий.
И умолк, ничего не ответил Ушбан, и ушёл он в горы на долгие солнечные хода, найдя убежище у хашоров, и постигал их мудрость, отрешившись от всего мирского. И помыслить не смел Ушбан, о том, что любила его Шримэ Эрух, дочь Краш-Мира…
Долго текли солнечные ходы, Ушбан, постигнув все глубины мудрости богини Иглад, не вернулся в дом касоргов, не возвратился он и в свой дом. Множество ратных подвигов свершил он во имя Создателя Сурха, множеством чудес прославил он имя своё и только тогда воротился он к Краш-Миру.
И увидел Краш-Мир, что велика сила этого воина, и слава его велика. И с горечью отступил Краш-Мир, ибо узрел, что бесполезно отговаривать Ушбана от женитьбы. Безропотно благословил свою дочь Краш-Мир…
Грилраэн, узнав о возвращении пропавшего сына, была уже на смертном одре, но застал ещё её Ушбан в этом мире. Долго говорили сын и мать, долго вещала Грилраэн. На последнем вздохе открылись её вещие уста, и горько она воскликнула:
— О, сын мой, время моё пришло. Ты могуч и славен, но предвижу я, не править тебе народом твоим!
Испустила дух Грилраэн. И долго был неутешен Ушбан, и тяжкие думы терзали его, ибо воистину страшны были слова матери. Но кроткими своими словами утешала его Шримэ и укрощала она сердце мужа.
Не переставая вспоминать о пророчестве матери, Ушбан вернулся в дом свой и с радостью встретил его народ, и признал в нём истинного государя. Но недолго правил в своих землях Ушбан, истребительная и пагубная война разразилась на востоке. Люди не щадили даже маленьких детей, оставляя выжженные дотла пепелища на местах орочьих становищ.
Ярились люди, заставши противника врасплох.
Случилось так, что попали Ушбан и Шримэ в окружение. Один за одним гибли бесстрашные воины государя; потеряв надежду, они старались только захватить с собой побольше врагов.
В бою обещал Ушбан Шримэ, что не оставит он её и погибнет вместе с нею.
Непревзойдёнными лучниками оказались люди. Вражеская стрела пресекла жизнь прекрасной Шримэ. И упала она в пыль перед победителями, которые уже пели песнь победы. Ненавистью наполнились глаза Ушбана, но что мог сделать он против орд людских, злобно потрясавших оружием. И подхватил он тогда супругу свою, и кинулся в горящий дом.
Далеко разнеслось имя весны, взлетело предсмертным криком ввысь и ударилось о купол небес. Но не оставил без внимания этот клич Могучий Уахдар. Вихрем спустился он на землю и отделил пылающие сердца Ушбана и Шримэ от их плоти, и вознёс их на небеса.
И воспылали они двумя звездами — Надеждой и Верой. До сих времён горят они ярко, освещая в ночи путь идущего, и подавая ему надежду и веру, и затмевают светом своим даже серп Сомнений…»
***
«Красивое предание. Романтика. Никогда бы не поверил, что это писали орки. А может это всё — не более чем подделка? Тогда чья? Фолиант откровенно заинтересовал меня. В этой «сейне» речь, будто бы уже о других временах, упоминается война с людьми, хотя, кажется, в этой книге всё перемешано. Видимо, в разные эпохи она дополнялась и восстанавливалась». Лорд в который раз восхитился древности фолианта.
***
«Сейн о тейри»
(«История об ученике»)
«Сейн о тейри»
(«История об ученике»)
— Тейри, ты спишь?
Он приподнялся и сел на ложе.
— Нет, Эллэ. Я не умею спать. В полудрёме я лишь вижу то, что будет.
— Можно к тебе? Только я не одна, со мной друзья. Можно? Я зажгу свечу…
— Не надо. — Он сказал это слишком поспешно.
Эллэ встревожилась:
— У тебя глаза болят?
— Да, — он закрыл руками обезображенное войной лицо.
«Пусть лучше думают так»
— Мы ненадолго и совсем-совсем тихо…
Они расселись кружком у его кресла.
— Сказку рассказать? — улыбнулся он.
Эллэ усердно закивала:
— Расскажи ещё про девочку и дракона.
— Дракон был совсем маленьким — ростом чуть больше девочки. Девочка тоже была маленькой, и ей нравился дракон — такой красивый, крылатый, с сияющими глазами…
Так они подружились, и иногда дракон позволял девочке забираться к нему на спину и подолгу летал с ней в ночном небе. Девочка смеялась, протягивая руки к небу, и звёзды падали ей в ладони, как капли дождя, и дракон улыбался, а из его пасти вырывались маленькие язычки пламени…
— А как его звали?
— Шрэхэнн… Вдвоём они часто бродили по лесам. Была у них любимая поляна: красивые там были цветы, а неподалёку росла земляника; девочка собирала её, а горсть ягод всегда высыпала в драконью пасть. Она набирала сухих сучьев, и дракон помогал ей развести костёр, а сам пристраивался рядом. Они смотрели на летящие ввысь алые искры, и девочка пела дракону песни, а он рассказывал ей чудесные истории, танцевал для неё в небе, и приводил к костру лесных зверей — девочка разговаривала и играла с ними, и белоснежные бабочки кружились над поляной…Шло время, девочка подросла, а дракон стал таким большим, что, когда он спал, его можно было принять за холм, покрытый червонно-золотыми листьями осени. Нет, они остались друзьями; но дракон всё чаще чувствовал себя слишком большим и неуклюжим, а девочка была такая тоненькая, такая хрупкая… Больше он не мог бродить с ней по лесу, и, если бы он попытался разжечь костёр, его дыхание пламенным смерчем опалило бы деревья. Дракон печалился и жаловался девочке. «Лучше бы я оставался маленьким», — говорил он. И девочка отвечала: «У каждого свой путь, ты сам скоро это поймешь».
А потом пришла в те земли беда. Неведомо откуда появился серый туман, и таи, где он проползал, не оставалось ничего живого. Увядала трава, осыпалась листва с деревьев. Всё ближе подбирался туман, несущий смерть, и не знали оркх, как защитить себя и что делать. Тогда ушёл дракон, и долго никто ничего не знал о нём, а девочка стала молчаливой и печальной…
Он вернулся. Золотая чешуя его потускнела, волочилось по земле перебитое крыло, и тёмные пятна крови отмечали его путь. Но он вернулся…
Он вернулся и сказал: это больше не придет. А потом лёг на землю и уснул. Он был похож на холм, укрытый червонно-золотыми листьями осени. Он спал долго. Менялись звёзды в небе, отгорела осень, зима укутала его снегом… А потом наступила весна, и расцвели рядом со спящим драконом цветы — золотые, как его крылья, алые, как его пламя, пурпурные, как его кровь… А девочка всё приходила и ждала: когда же он проснётся? И гладила его сверкающую чешую, и плакала потихоньку, и пела ему песни…
И он проснулся… Тогда девочка спросила, так ли уж плохо быть большим. И дракон ответил, что у каждого свой путь, и теперь он понимает это. Они молчали. В небесах сверкали звёзды, неподалёку в доме горел свет, и они услышали, как там смеются дети…
— А какая она была?
— Смелая. И печальная. Тоненькая, как стебелёк полыни, а глаза — две зелёных льдинки. И серебряные волосы…
— Красивая? — шёпотом спросила Эллэ.
— Очень…
— А что было потом?
Он помолчал немного, потом ответил:
— Она выросла, стала взрослой… Один из лучших менестрелей той земли полюбил её и взял в жёны. У них было двое детей…
— И они жили долго, да? И были счастливы?
Он снова ответил не сразу:
— Да.
— А как её звали?
— Эрхе.
— Красивое имя. Только грустное…
Он сидел, склонив голову. Дети с нескрываемым обожанием смотрели на него.
«Нет, нельзя так…но куда мне бежать от этого воспоминания? Твоя кровь — на моих руках… Твоё сердце — в моих ладонях — умирающей птицей, и не забыть, не уйти… А ты скажи им правду! Что не прекрасного менестреля она полюбила, а слепца и труса с холодным сердцем. И жила не долго и счастливо, потому что глупец позволил ей умереть за него…»
***
«Очень странная история. Возможно, речь идёт о каких-то, только оркх известных, фактах, так что я не понимаю. Непонятно, но красиво. Странно, но я очарован. Неужели оркх это писали? Нет, я обязан отнести это магам. Это мой долг. Завтра обязательно направлю гонца… Нет, послезавтра…»
Он не отправил завтра, не отправил и послезавтра…
А потом была война. Огонь пожирает всё дотла.
