Творчество Хелгелма.

Helgelm

Случайный прохожий
Автор: Странный*человек.
Бета: Нет
Название: Исход
Статус: Пишется
Размер: Намечалось четыре части, но хотелось бы уложить в три.
Жанр: Фентази
Размещение: Нельзя


1


Шут


Шут шел по улице, гордо и властно, словно монарх, спустившийся с небес и решивший оглядеть свои проклятые земли, презрительным взглядом серо-зеленных глаз…
Он не обращал внимания, на поток людей, – на пульсирующую серую массу, которая заполняла тротуар обреченностью, ступая ему на встречу с беспрекословным хладнокровием.
Их безразличные ко всему лица были лишь пустыми масками, и Шут это чувствовал – он так же ощущал и их опустевшие с годами оболочки…
Он старался закрыть себя от этого стада, дабы не погрузиться в океан отчаяния, поглощая все их эмоции, все их ощущения, и благодаря этому, самому не стать таким же безвольным, подобием создания Божьего…
Он шел и был не способен выделить, кого нибудь… не из-за какой нибудь прихоти, а просто так, просто это не в его силах и пред ним предстали лишь застеленные пеленой белой ряби, безликие овалы голов – так походящие на плоские кукольные морды – заготовки Резчика по дереву…
Шут шел и потешался в душе: находиться тут среди бесчисленного множества обычных людей, не было каким-то запредельным весельем, скорее у него просто не оставалось выхода, и можно было лишь посмеяться над комичностью момента, и безнадежностью ситуации, что он в принципе и делал…
Этот странный, высокий мужчина, одетый в пестрое, красно-синее одеяние, свернул с оживленной городской улочки, прошел меж жилыми домами, и оказался в пустынном, грязном переулке.
Казалось, он избегал тупиков. Вернее это выглядело так, будто бы они сами сторонились его, а каменные стены вытягивались в такт, шагам Шута, образовывая ход туда, куда минуту назад пройти, было невозможно…
Выглядело это жутко – будто бы профессиональный фокус, или оптический обман – он шел, а выход лишь удалялся, и стены тянулись и тянулись, не давая ему сойти с этой “страшной”, тропы, не давая выйти из этой проклятой ловушки…
Осознав, что что-то не так, Шут остановился и обреченно вздохнул, впитывая в себя скверный и отвратительный запах помоев, как же он не любил эту часть городской жизни.
Солнце сияло ярче обычного, и град наполнялся жарким теплом, и нереальным золотистым светом.
Кому угодно могло показаться, что воздух переполнен эфирным туманом – этакой желтоватой дымкой, раздражающе ударяющей прямо в лицо, но единственный кто замечал это необычное сияние звезды, был опять, же Шут…
Он закрыл глаза, и пошел, вперед выставив ладони прямо перед собой, – он верил в себя…
Шагов через десять, мужчина уткнулся в стену. Проведя по ней рукой, он ощутил лишь могильный холод – этакий налет колдовства.
Шут открыл глаза и оглянулся, однако поздновато – ход назад уже был заблокирован неизвестно откуда взявшимся, пухлым брюхом кирпичного дома. Здание будто бы поднялось со своего привычного места, и перебежало за спину к мужчине.
И в такт «его» движениям сдвинулись и остальные дома, будто бы повторяя действия своего идола, – своего лидера.
Они медленно приближались к Шуту – словно плыли, грозясь раздавить его волной своей тяжести, кружа голову, сводя с ума, и поражая узкий человеческий разум, небывальщиной…
– Ну, чтоб тебя, а все так хорошо начиналось… – Прошептал Шут, огорченно, вздыхая. В глазах его отразилась боль, то, что он собирался сделать, претило ему, и всей его чертовой неординарной сущности…
Пылинки быстро заметались, вокруг мужчины – то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, и яркий солнечный свет, освещал полет и падения, превращая их в странных серых зверей, ревущих и воющих от невыносимой боли пребывания в этом мире, в этой уродливой оболочке, в этой слабом бесполезном чехле…
И они окружили его тело, впились в руку, обгладывая ее, слизывая серым пламенем черную от гари плоть, обгрызая мясо и оставляя белесую кость, с тонкой серой пленкой налета торчать, как ни в чем не бывало. А он всего лишь вздрогнул, поморщился и с силой нажал костью, на стену, – кисть обожгло льдом…
Передернув плечом в очередной раз, блокируя невыносимую боль, ставя замок на определенный уровень разума, Шут шагнул вперед.
Острые серые камни с невыносимым грохотом, разошлись, создавая узкий проход, а затем с громким, характерным хлопком, разлетелись в разные стороны и как апофеоз застыли в воздухе, сращиваясь друг с другом и превращаясь в длинный темный туннель, проходящий, сквозь городские кварталы…
– Так-то лучше… – Злобно прошипел Шут, глядя как его кость, рассыпалась, серой пылью.
Он ухмыльнулся и, оторвав кусок ткани от рукава, обмотал его вокруг обрубка. Затем сделал шаг, и оглянулся назад:
Дома сошлись, врезались и объединились, превращаясь в единое громадное здание – крепость абстракционизма, что-то жуткое и гротескное одновременно, не живое и живое… но через пять секунд, бастион разрушил одним ударом, громадный серый кулак, подчиняющийся лишь самому себе…
Шут мстительно улыбнулся, и пошел вперед, слегка пригибаясь, чтобы не удариться головой об потолок.
Под его сапогами противно хлюпала зеленоватая вода, будто бы переговариваясь сама с собой, а точнее нервно обеспокоенно ворча…
Мутная жидкость собиралась в длинные противные щупальца и тянулась к Шуту, – но тот не обращал внимания на них, да и они не могли пробиться к нему и замирали в нескольких сантиметрах от тела, – все-таки не только за проход, он отдал свою руку…



***



– Мне нужен сопровождающий! – Рявкнул Шут.
Толстый начальник конторы, бросил на него злобный взгляд.
– К грузу или к человеку? – Ответил он ехидным голосом.
– А кто я, по-твоему ублюдок! – Зарычал Шут, ударяя по столу единственным кулаком.
К сожалению, от удара антикварный стол, рассыпался на черные сгнившие куски, в которых копошились сотни громадных, белых и таких жирных личинок…
– Д…а. – Испуганно, заикаясь, промямлил начальник.



***



И последовал длинный путь по торговому тракту. Сквозь два небольших городка: милей за милей… метр за метром… по дороге сквозь зеленные старинные леса, – осинники и дубравы, мимо невысоких, но красивых горных гряд, которые тянулась на сотни лиг вдаль и терялась где-то возле чуждой, но прекрасной столицы на таинственном востоке.
Естественно вечером им пришлось остановиться на ночлег – как и полагалось, порядочным путникам…
Развели костер, и когда время перевалило за полночь они, наконец-то, разговорились… за бутылкой дорогущего коньяка и другой выпивкой, но все, же разговорились…
– Как хоть вас зовут? – Спокойно поинтересовался охранник, вглядываясь в пламя костра… Лицо его, как и лица большинства людей, Шут разглядеть, не мог.
– Шут… и давай на «ты»… я всего лишь третьесортный торговец, а ни Папа Римский…
– У ва… у тебя… странное имя…
– Мой родитель был веселым… парнем… с*ка наглым, но веселым! – Усмехнулся Шут, серьезно прикладываясь к горлу бутылки…
– А меня зовут Амбер! – Гордо сказал охранник, поправляя черную жилетку и пояс с мечом.
– Красивое имя… – Охранник самодовольно хмыкнул – Вот только бабское…
Минуту помолчали…
– Тогда зови меня Маоро. Это, то имя, которым меня назвали родители, – Шут улыбнулся: это имя ему нравилось больше – И чем ты торгуешь?
– Да так всяким разным… – И он начал перечислять…
Они несколько часов проболтали, о каких-то пустяках: о музыке, об оружие, о товарах, а Маоро задавал, и задавал вопросы – будто бы пытаясь заполонить себя информацией и не боясь переполнить память: Он с искренним интересом выслушивал о выдуманных путешествиях Шута по разным далеким и недосягаемым странам, опять же в большинстве историях, по вымышленным странам, почерпнутым из мифологии…
Особенно охраннику понравилось слушать истории о птице Рух, о Скандинавском Пантеоне, который смертный и в глаза не видел, и ушами не слышал, а сказания о шиноби и самураях далекого изысканного востока, повергла его в небывалый шок… И он охал когда, нужно было по сюжету испугаться, а Шут продолжал рассказывать историю за историей и вскоре он отважился спросить – был готов: Шут редко мог себе такое позволить… и этот человек, скорее всего, тоже созрел для подобного вопроса…
– Маоро а есть ли Бог?
– Я надеюсь есть…
– Почему надеешься? – Поинтересовался Шут, доставая из сумки не початую бутылку коллекционного вина.
– Ну, потому что будет обидно узнать о том, что всю жизнь верил в несуществующего идола. Согласись неприятно? – Усмехнулся Маоро, хлебая эль из фляги.
– Да… ну и какой он по твоему мнению?
– Что за дурацкий вопрос? Сам, то ты в это веришь? – Поинтересовался Амбер.
– Естественно… ну это скорее не вера, а знание… – Маоро злобно рассмеялся.
– И откуда же это знание?
– Да просто… – Шут замялся, потирая культю. – Я знаю вот и все. И никаких сомнений у меня нет – я уверен… поэтому и интересуюсь твоим мнением… – Маоро задумался и почесал подбородок.
На несколько секунд, Шуту удалось разглядеть прошедшую по длинным прямым волосам охранника, рябь. И она открыла их цвет – черный как уголь, но вскоре он опять затух, превращаясь в серый, бесцветный оттенок неизвестности – оттенок пустоты… И это событие обрадовало Шута, он переполнился истинным счастьем, и наконец-то открыл себя, для чувств другого человека.
Когда Маоро заговорил по его, непонятному лицу, прошлась бесцветная, отбрасывающая невидимые искры, волна, и серые лезвия, разошлись ото лба, во все стороны, словно круги на воде…
– Он… я думаю… он… его вид неподвластен человеческому разуму…
– И что это значит? – Ухмыльнулся Шут. Он тоже чувствовал это невысказанное бремя, которым хотел поделиться охранник, ведь он отражал чувства Маоро, переплетая – переводя, их на себя и пробуя, смакую на вкус, и они ему нравились: Это детское сомнение, сводило его с ума невинностью, а сама догадка, которой хотел поделиться Маоро, отзывалась гениальностью, гнев же от невысказанной фразы, свербел в затылке, заставляя Шута обнажить зубы, в нервной усмешке… да ему определенно нравилось сочетания чувств Амбера…
– Ну… действия Его, не доступны человеческому пониманию, и судя по всему внешность, так же, недосягаема узким человеческим разумом, и куцым, редким, мелким сознанием человека. Он может быть абстрактной эфирной субстанцией, или же великим гигантом… Кто его разберет? Судя по всему, он может быть тем, кем хочет, а желания его, неизвестны некому, будь ты ленивый медиум, великий пророк, наглый апостол, могущественный ангел, или приближенный серафим… – Теперь Шут согнулся пополам от восхищения, которое чувствовал Маоро, – восторг пробежал по спине мужчины мурашками, и Он сплюнул кровь наземь…
Охранник не обратил на это внимание.
– Это все конечно хорошо, но разве Бог не создал всех нас по образу и подобию своему? – Поинтересовался Шут, с доброй улыбкой прихлебывая вино, и лишь сверкающие глаза выдавали волнение и азарт, накапливающийся в нем с каждым словом, но естественно это были так, же и перемешанные чувства Маоро: “Похоже, я нашел то, что искал…”
– По мне так это полный бред… – В небесах сверкнула молния, ослепляя Шута на секунду, а гром оглушил его, лишив еще и слуха.
Когда зрение вернулось к нему, он уставился в большие зеленные глаза Маоро. Шут смог разглядеть их на сером лице, но тут, же они пропали, сменяя себя двумя черными расщелинами – страшными сшитыми прорезями…
Насмешка Маоро, – издевка сверлила ему сознание иронией и он презрительно улыбнулся, сам того не замечая…
Шут выругался про себя:
“Быстрее, быстрее!”
– Почему? Разве так не написано священниками? – Спросил Шут
– Они узки до невозможности... тем более люди коверкают все, к чему прикасаются, на то они и люди… жадные, разумные звери, ищущие личную выгоду, в любом начинание… и чем священники в этом отличаются от других людей?
Глянь вокруг, они купаются в золоте, едят с золота, сидят на золоте, а их власть? Их власть над людьми, превышает все мысленные, и немыслимые границы, любой отступ от этой священной бумажки карается отречением от церкви, огнем костра, и изощренными пытками… и теперь глядя на этих церковных созданий, копошащихся в своей власти, в своем богатстве, продающих индульгенции направо и налево, невзирая на тяжесть преступлений, представь себе…
– За такие слова тебя бы уже давно сожгли на костре… – Промямлил Шут.
Маоро испуганно закрыл рот рукой, и серая маска вновь вернулась на его лицо, прогоняя все намеки на жесткие черты индивидуальности…
“Черт…”
Шут так же почувствовал ужас и страх, который уносил его куда-то туда, далеко в размышления Маоро…
“Нет уж не нужно мне такой тесной связи, не хочу я знать, о чем он думает…”
– Но мы, же, тут одни? Так что продолжай… – Шут махнул рукой, и, невзирая на страх, Маоро сам удивился и, не желая ничего более рассказывать, продолжил.
– Представь себе бога, и как бы было бы на свете, если бы Он был похож на этих созданий…
– А как же чувства, неужели и они отличаются? – Брякнул Шут первое, что пришло в голову – надо было хоть как то поддерживать этот разговор еще немного…
– Бог создал все окружающее нас: речки, леса, поля. Он взрастил жизнь в этом мире словно ребенка, он холил и лелеял ее, вскармливал чувства. И если он придумал нечто, такое как оргазм и вложил его в нас, то значит для себя, чтобы отличаться от бесчисленного множества своих созданий, он оставил самое сладкое... абсурдное до невозможности и угадать что это просто не реально... это как будто бы частичка космической пыли начала задумываться о своем существование! – В очередной раз черное небо разорвала молния, и Шут с удовольствием принялся разглядывать жесткие проступающие черты, на лице Маоро, но в этот раз они не пропадали, а добавлялись друг к другу, создавая цельную индивидуальную лицевую маску…
– Представь нечто такое от чего у обычного человека, лопнула бы голова, словно переспелый арбуз, и представь, что тебе не просто было бы приятно так умирать, ты был бы счастлив и хотел вновь и вновь разлетаться на куски... В бесчисленном море миллиардов оттенков, цветов, радости, удовольствия, горя и все это наполняло бы твою душу, и застывало на века… И двигалось грузно но медленно, – словно движения тектонических плит!
В конце концов, обладая фантазией равной богу, можно было бы сойти с ума... миллиарды раз, и еще хватило бы, на все земное население. Ты можешь отнести меня к категории психов... ну и пусть. Много людей из категории гениев были психами, а если не хочешь признавать меня гением, просто не считай меня сумасшедшим… сделай мне приятно! – Шут уставился на лицо собеседника: Нос с горбинкой, большие зеленные глаза, тяжелый подбородок, высокие скулы, широкий лоб, небольшой румянец на щеках, и длинные черные волосы… и все это отпечаталось невероятной четкостью, сводящей с ума зрение мужчины…
– А что ты думаешь про Языческих Богов? Существуют ли они? Есть ли на Земле их потомки? – С сумасшедшей улыбкой осведомился Шут.
Маоро нахмурился.
– Я думаю, что это не боги, – это просто могущественные люди… Все об этом говорит, и мифы, и языческие религии, везде они были отожествлены с людьми, и чувствовали они тоже самое, что и человек: гнев, зависть, любовь, азарт… Так что тут даже обсуждать не чего…
– Пожалуй, пора спать… – Промямлил Шут зевая.



***


Шут проснулся рано…
Он поднялся, откинул одеяло и прошел к громадному черному дубу, возле которого в спальном мешке спал Маоро.
Шут отметил, что дуб черным стал всего лишь за ночь, значит, не обошлось без его влияния…
Он аккуратно расстегнул спальный мешок, и взглянул на парня…
Кожа его приобрела пепельный оттенок. Посеревшие глаза глядели в небо не живым взглядом…
Шут огорченно вздохнул, – ему было больно видеть парня таким…
– Опять… а казалось я, наконец, нашел себе ученика… – Шут ткнул в безмятежное мертвое лицо палкой… и голова трупа распалась на миллионы еле видимых частиц, которых тут же подхватил резкий порыв ветра, разносящий останки по поляне…
В воздухе застыл непроглядный серый туман.
– Пора отправляться дальше… прости Амбер… – Всхлипнул Шут, утирая слезы.



***



Шут пришел к городу лишь через неделю, через долгую неделю, и тут же он влился в толпу серых, безликих людей, долго вышагивая по улочкам и проспектам…
Но через несколько часов Он остановился, заметив среди толпы старого знакомого – тот выделялся среди людей небывалой, нереальной, и даже страшной четкостью…
Высокий мускулистый мужчина, в кузнечном фартуке, с молотом в руке.
Длинная рыжая бородой его тянулась к животу, шевелюра у него была такого же оранжевого цвета, – одно раздражало это будто бы высеченные из камня черты лица.
– Хао! – Махнул рукой Шут, никто кроме нужного ему индивидуума не обратил внимания, на приветствие.
Хао шел медленно, но мощно и казалось под его шагами, тряслась земля, и вскоре развернется пропасть в преисподнюю…
Когда он подошел к Шуту, то тот почувствовал небывалый жар… жар "адских" кузниц…
– Какими судьбами сам старик Хао забрел в Эллион? – Безразличным голосом поинтересовался мужчина.
– Какого черта Шут ты делал в Мегстате!? – Рявкнут рыжебородый старик, поднимая молот над головой. – Шут огорченно вздохнул.
– Что с городом? – Безразличие сквозило в его словах.
– Умер неделю назад, ночью… лишь пыль, осталась, – это ведь твой стиль!? И я повторяю свой вопрос! Какого ты туда, поперся!? Это были мои владения! Мои! Это был мой город… город ремесленников! – Заорал Хао. Он был разъярен, вены вздулись на шеи, а лицо покраснело, приобретаю цветовую гамму, ту же что и растительность на лице…
– Печально… я поставлю жителям свечку в церкви… – Шут кое-как выдавил из себя презрительную улыбку…
Хао ударил…
Молот кузнеца, превратил голову Шута в окровавленное месиво, и сместил плечо вниз к боку.
Он рухнул вниз…
– Чертов Хаос… ты же знаешь, что в церковь даже зайти не сможешь! – Хао зарычал и повесил молот за спину, – он явно начинал успокаиваться.
Шут медленно поднялся. Какого-то прохожего сзади разорвало на куски, но на это никто не обратил внимания…
– Хао… я же извинился… – Возле шеи Шута возникли крутящиеся потоки серой пыли, через секунду они превратилась в квадратный кусок глины…
Дальше пошло планомерное вылупливание жестких черт человека.
После этого глина покраснела – почувствовался жар, и на новой голове, появилась кожа. Никто из прохожих как обычно, ничего странного не заметил… – К тому же там не было «особенных», лишь серая толпа… – прошептал Шут
– Ты врешь! Да и плевал я на особенных – я уже выбрал ученика! Там были миллионы людей, тысячи ремесленников!
– Прости… – Как обычно безразличная интонация Шута, выдавала его вранье, с головой.
По наступившему молчанию, было понятно, что тема закрыта…
– Так зачем ты туда заходил? – Уже спокойным голосом спросил Шута, Хао.
– Мне нужен ученик…
– Так ты его еще не нашел? – Хао злобно засмеялся.
– Нет…
– Даже боги бояться смерти? – Усмехнулся Хао.
– Знаешь, мне недавно сказали, что мы не боги, а просто могущественные люди… – Ответил Шут.
Хао глянул в лазурное небо, будто бы пытаясь разглядеть кого-то могущественнее себя, того кто прямо в данный момент наблюдал бы на них свысока, с обычной нежной усмешкой и отцовской любовью…
– А знаешь, я и сам так частенько думаю… – Хао грустно вздохнул, а затем встрепенулся, дернув головой. – А что у тебя с рукой?
– Отдал в жертву…
– !?
– У меня не было выхода!
– Насколько я помню, приносить «себя» в жертву, запрещено, как ты посмел обойти правила?!
– Не хотел умирать… – Опять помолчали.
– Ты идешь в Тар-тар? – Спросил Шут.
– Да …
– Я тоже…
– И не ты один… все «наши» там будут, и четыре гостя не из мира сего…
– Те на конях? – Поинтересовался Шут.
Хао кивнул.
– Даже так? – Спросил мужчина, поглаживая седые волосы, а затем, пытаясь вправить плечо, которое так и осталось изуродовано.
– Да
– Так это конец?
– В любом случае…
– Конец, начало… какая разница… – Сказал Шут, в глазах его стояли слезы – он явно не хотел умирать.
– Ну, прощай Шут, встретимся на поляне раздола, возле ворот Тар-Тара, на Траурном холме!
И он ушел, а Шут глядел ему вслед, провожая «Хозяина Кузни» печальным и жалобным взглядом.
Он надеялся, что хоть кто-то из друзей ему поможет, – однако реальность осталась как всегда жестокой, другим до него не было никакого дела…
 
2


Хао




Идя к могучим и высоким, молочно-белым вратам Эллиона, Хао размышлял.
Даже невообразимо прекрасная, – гладкая и зеркальная поверхность крепостных стен, не могла отвлечь божество от своих мыслей – от своих чувств, и он тонул в них, захлебывался, но его трепыхания не спасали разум от надвигающейся бури эмоций…
Хао не мог смириться, и не мог успокоиться; гнев до сих пор бурлил в его сознание, взывая к здравому смыслу, жгучей ненавистью, такой опьяняющей и сводящей с ума, своими сумасшедшими, яростными приливами. И не в его силах было бороться с ними, да и не в его стиле, – он предпочитал отдаваться им полностью, уходя в них с головой, вручая им контроль над поступками, давая направлять свою руку и молот…
Хао шагал вперед по проспекту, но видел лишь их. Тысячи и тысячи погибших. Он вспоминал их лица… одно за другим; лица друзей и знакомых; товарищей и соратников… лица таких разных людей, но тем не менее похожих, – отмеченных шрамом устремленности, забавным, но отнюдь не бесплатным даром Творца.
Кузнец проклинал все и вся: расточительство Шута его безалаберность и не осторожность, просто не укладывались в голове, и даже стойкий и терпимый рыжебородый старец, не мог простить «такое». Однако он не мог и не отметить чувство жалости, зародившееся где-то там внизу, на самом дне сознания, в самой гуще различных, но отмерших чувств. Там в глубине, приходя в себя, заворочалось сочувствие, и оно тут же недовольно заворчало, – новорожденной явно не нравилось соседство с покойниками.
“Я помню. Да я помню, как же это было прекрасно!”
И взор Мастера заполняли тысячи картин, все из разряда тех, что элементарно бы не смогли уложиться в голове простого обывателя, – он бы не признал такого: Либо не заметил, либо не захотел замечать, и был бы абсолютно прав, потому что осознания того факта, что все «это» происходит в реальности, свело бы с ума, и повидавшего на своем нелегком веку, ветерана… но Хао наслаждался этим знанием, впитывая чувства, наполняя себя словно бездонный сосуд, по средствам диких изображений: фантастика, переплетенная с ужасом; страх смешанный с азартом; боль увенчанная радостью; счастье, подправленное горечью… И сколько же всего разного, тут умещалось? Сколько же чувств могло расплодиться именно здесь, в этой голове, комбинируя друг друга, и дополняя себя, доводя до кондиции?
Воспоминания толкались, и бились меж собой, за право быть первыми; за право занять главное место, и эта драка перерастала в настоящую сечу, а затем в беспрецедентную кровавую бойню… вражда отражалась и на Кузнеце, он остановился и прикрыл глаза руками, с сожалением вздыхая, – это чертово головокружение и мигрень, его бесили…
Воспоминания… Они ударяли по сердцу невообразимой, съедающей душу тоской, и удары кинжалов по сравнению с этой болью, были лишь каким-то жалким и мелким отражением истинных мук. Но, не смотря на, то, что она доставляла столько боли, все равно эта чертово, демоново уныние, было приятным для его изрытого жаром кузниц, и изувеченного жестокостью битв, рассудка…
“Как же давно, все это было? Может месяц? Год? Десятилетие? А может быть, целый век? Длинный и беспросветный, или же красивый, но невообразимо короткий?”
Но кто, же способен такое упомнить? И Хао вновь возобновлял свой ход, отвергая воспоминания, что в безумстве и в сумасшествие истерики, продолжали биться о створчатую дверь души.
Хао мог впустить их всех, ловко открывая этот путь, но он отлично знал что поддавшись воспоминаниям, которые бережно хранил все это время в загашнике знаний, он потеряет себя навсегда: его унесет на черных волнах тоска, выкидывая на берег «ностальгии», что ловко с мастерством промывает мозги, своим навязчивым издевательством; а затем! Затем на трон сядет унылая баронесса – меланхолия, а вот уже оттуда, с самой последней ступени деградации, несколько шагов до умопомешательства и шизофрении, как следствия потеря здравого рассудка, либо суицид, или же самое позорное – смерть от рук обычных людей.
Никакая из этих перспектив, Мастера не устраивала, и он предпочитал не играть с судьбой в ладушки, тем более что она явно мухлюет, и поймать ее за руку естественно ему не светит...
– Кто может помнить? – Горько прошептал Хао, оглядывая окружающую его толпу, будто бы в поисках того кому был известен ответ.
Он замер, прислушиваясь к ощущениям, а затем вспоминая о своих обязанностях, принялся за дело.
Хао напряг зрение, и толпа слилась в единый, неутомимый поток.
Поток тек будто бы бурная река, и лишь изредка среди этого бушующего моря жизни, Хао успевал различать маленькие, но такие жаркие, разноцветные огоньки, кое-как сумевшие выжить, не теряя индивидуальности, среди серой идентичной массы. Огни обжигали взгляд, заставляя прикрыть глаза ладонью, и Кузнец так и поступал, чтобы не спалить свою сетчатку.
Жар людских душ принуждал ремесленника, насторожиться, оглядеть скрытый потенциал в этом зазывном пламени.
Серая пустота и холод же, вызывали в его душе лишь жалость. Жалость не такую как в случае с Шутом, а жалость всепоглощающую, истинную, родительскую. Он сопереживал им всем сердцем и душой, так как может сопереживать лишь отец, однажды узнавший, что его дети глупые бездарности…
И наконец-то Хао вышел за ворота торгового города Эллиона, освобождаясь от уз ответственности за горожан.
Кивнув стражникам в сплошных белых доспехах, он погрузился в спокойствие и тихое щебетание природы; природы такой прекрасной и такой кокетливой со своими беззащитными обитателями…



***



Лес…
Громадные титанопадобные дубы, явно сворованные, из какой нибудь редкой, дубравы великанов, строились в ровные шеренги, а их кудрявые ветви шевелились под сильным и настойчивым напором горячего, южного ветра, создавая вокруг странное, жуткое бурчание, – деревья словно перешептывались меж собой, обсуждая давно ушедших путников, и только что зашедших в этот странный лес, заплутавших бродяг. В общем как обычно хвастливая природа явно старалась либо удивить городских странников, либо напугать.
По серой лесной тропинке шли, двое.
Высокий рыжебородый мужчина одетый в кожу: в брюки и тонкую куртку, с кузнечным молотом, закинутым на плечо, и широкоплечий, черноволосый парень в просторной рубахе, и крестьянских штанах.
– А что это был за человек? Странный какой-то… – Спросил юноша, вытирая рукавом нос. Парень прокашлялся и резко развернулся, реагируя на неестественный шелест листьев где-то сзади.
Одичавшая, пучеглазая белка явно была напугана не меньше чем ученик Кузнеца…
Хао улыбнулся и пожал плечами.
– Да так Айдахо, а что?
– … – Ученик замялся, не зная как объяснить свое волнение, а затем гнусавым голосом выдавил из себя лишь два слова: – Он странный…
Айдахо помрачнел, сник и совсем умолк, уставив взгляд своих голубых, как небо, глаз, под ноги.
– Он мой знакомый… я даже могу назвать его старинным другом… лучшим другом… – Промямлил рыжебородый.
И они погрузились в молчание…
Один не знал что сказать, а второй знал, но не хотел…



***



– Учитель, прошу вас, расскажите, как вы стали тем, кем являетесь…
Айдахо взглянул на Кузнеца, своими голубыми глазами, и тот просто не смог отказать последователю, в такой безобидной просьбе, к тому же ему давно было пора хоть что-то рассказать парню, Хао не хотел допускать тех же ошибок что и его учитель.
Кузнец затянулся и выдохнул несколько колечек сизого дыма.
Он почесал бороду, отвел курительную трубку ото рта, и с мечтательной улыбкой на лице начал свой рассказ…
– Айдахо – это долгая история… долгая! – Глаза старца помутнели, зрачки расширились. Теперь Хао был пьян, – пьян воспоминаниями, и ему срочно нужно было набраться вновь!
Когда-то давно Хао точно так же, как Айдахо, сидел возле походного костра, перед своим учителем…

Добрый, наивный парень, грыз куриную ножку, и слушал своего наставника, который опять-таки, в очередной раз, балаболил о ценах на руды.
Вверху жили тысячи и тысячи звезд, свивая себе сияющие гнезда, на темно-синем небесном ковре, а вокруг как бы, ни хотелось, не было и намека на тишину: то и дело выл ветер напевая свою унылую скучную и грустную песнь, вопили дикие звери, оплакивая съеденных за день собратьев, и казалось бесконечно стрекотали сплетники – сверчки, перемывая кости всех жителей неспокойного леса…
А мальчик не обращал на все детали, никакого внимания, он был рад находиться возле того кто его принял, невзирая на род, племя и происхождение… Он был рад… Он был счастлив… Счастлив и, глядя на своего учителя, его глаза были полны обожания, казалось он боготворил мужчину…


Почему-то люди частенько откровенничают, сидя возле костра. Непонятно из-за чего, но большинство самых страшных секретов были выданы возле огня кузниц и пламень огнива… возможно дикий, но подчиненный человеческой воли огонь, расслабляет, ведь осознание того что людское племя – ИХ ПЛЕМЯ, смогло подчинить себе саму стихию, затмевает здравый смысл и осторожность, неразумной пеленой самоуверенности…
– Я встретил личность. – Сказал как отчеканил Хао. – Высокий, широкоплечий, он будто бы возвышался над всеми, и выглядел признаться всегда одинаково грандиозно. Его рыжая шевелюра и борода, горели словно огонь, – тогда в те славные, далекие деньки она меня смешила, я бы даже сказал, забавила…
Хао засмеялся и оттер выступившие слезы, грустная улыбка не покидала его лица, – он был опечален, – но счастлив. Это память дарила ему многое, и порой, она даже спасала его от грубого неотесанного сумасшествия, поджидающего здравый рассудок с пером наготове, в темном закоулке сознания… так было всегда, мелкие размеренные дозы «памяти» вытаскивали его, возрождали, а громадный передоз мог легко убить.
– Я запомнил его молот… Он называл его Имир. Не помню из-за чего… наставник не особенно распространялся на эту тему… в общем небольшой, но мощный и казалось, он пел, когда ударялся о сталь, или любой другой метал. Казалось с его помощью можно сделать что угодно, а уж убить то любого… Да… увы, сейчас таких не делают – это факт.
Помню, я украл его всего лишь на ночь, и сотворил Бергельмир… – Хао взглянул на свой молот и огорчено вздохнул, – Не чета своему дальнему родичу, но он стал вершиной моего искусства, ничего лучше я и по сей день не создал…
Он замолчал, и уставился на свое оружие. Кто знает, какие мысли бились сейчас меж собой, у него в голове?
– А разве вы не можете сделать еще лучше? – Наивно поинтересовался ученик, с неуверенностью глядя на Хао.
– Нет Айдахо, увы и ах… я не смог превзойти своего учителя… одна надежда на тебя… – Хао глупо улыбнулся, подивясь недалекостью ученика, и вновь захватил мундштук губами, втягивая в себя сладкий дым галлюциногенной травы.
Убрав трубку от лица, мастер вытянул из-за пояса флягу с ромом, и одним махом опустошил ее всю, – этот рассказ естественно отнимал много жизненных сил, а что как не алкоголь, мог притупить эмоциональные страдания?
– Я учился… учился год за годом… а потом наставник в один день взял да умер… я естественно погрустил, но место его занял. Он оказывается воспитывал во мне, не только ученика но и приемника. Не сказать, что он сгинул совсем, его частица живет во мне, и я ее чувствую… – Хао грустно улыбнулся, и положил свою громадную ладонь на грудь.
– А как его звали?
– Это так важно?
– Да нет… мне просто интересно…
– Значит важно… – Ухмыльнулся Хао. – Его звали Гефест, но имя как всегда ничего не скажет.
Помолчали…
Хао глядел в небо, улыбался и курил трубку. Айдахо нервно теребил рукав рубахи, ему явно не нравилось ждать, – он хотел продолжения немедленно, но попросить ученик смог только через две минуты, видимо набирался храбрости, ведь страх не угодить учителю, был слабее жажды познания.
– Ну, так, а что было потом?
Хао улыбнулся, медленно кивнул, лег на траву, и продолжил, изредка выпуская из носа, струйки сизого дыма.
– Я встретил двух парней… перепуганные своими новыми должностями, способностями и обязанностями… растерянные дети, ну прям как я! Только у меня была в дополнение к геморрою, еще жилка лидера... и я приняв их, тут же повел за собой. Согласись втроем все-таки спокойнее открывать новый мир! – Усмехнулся Хао, поднимая свой молот вверх .
– Ученики великих. Ха… только подумать, как давно это было. Конечно, таких как мы было много, я бы даже сказал слишком много. Больше, чем нужно, и мы это уяснили сразу… Ну а дальше, лишь эпоха сплошного веселья! – Хао засмеялся… и крутанул молот в воздухе, затем резко опустил его, ударив о землю.
Вновь молчание.
Кузнец погладил Бергельмир и, почувствовав довольное урчание оружия, продолжил.
– Шут и Такешико, какие же они были смешные…
– А Шут это не тот…?
– Да тот.
Таких групп как наша, было много. Сотни, а может даже целая тысяча… кто-то объединялся, другие оставались в одиночестве, но те волки – скитальцы, долго не проживали…
Мы, часто бились на смерть. Не знаю, поверишь ты, или нет, но каждый из нас вел за собой, громадные людские армии идолопоклонников… мы сталкивались на поле брани с другими «великими»… и как, же это было красиво!
Глаза Хао страшно блеснули одержимостью, и он засмеялся, засмеялся громко, безудержно, во весь голос, казалось безумие накрыло его с головой, и он вновь заговорил, на этот раз быстро, хрипло, настойчиво теребя рукоять.
– Кровь лилась реками, и мы бились, бились долго и упорно. День за днем... ночь за ночью... бывало даже заходились в сражениях, неделями, и ничто не могло нас остановить, кроме полного изничтожения лагеря противника или собственная гибель.
Бок о бок с Шутом. Такешико прикрывал нас сзади, ведя впереди себя, отряды своих бездумных воинов в белоснежных, сплошных доспехах, ой как они рубились! Откидывали оружие, подхватывали камни, палки, грызли врага зубами, лупились в рукопашной. Вспомнишь, и жутко становиться. Им были не страшны раны, они словно берсерки, выкашивали вражьи полчища! Что поделать любил Такешико Скандинавов...
И мы скалясь прорубались вперед… оставляя редкую проседь в стане противника. Шут махал мечом безудержно смеясь, десятки воинов разваливались серой пылью, ему было весело и одновременно противно встречаться в схватках с другими людьми. Изредка он находил себе достойного противника, настоящего мастера фехтования, и тогда начиналась потеха... я помню как его глаза, да и сам он весь сиял от счастья в предвкушения славного боя...
Я же с молотом наперевес, несся прямиком, – насквозь, ведя за собой конницу, элиту нашей армии.
Всадники в максимилиановских доспехах, сносили копьями целые ряды, а когда они влетали внутрь построения, то в ход шли сабли, и воины, ловко орудуя "сталью" изничтожали противника, одного за другим...
Я бежал впереди, и мне не нужна была лошадь, я и без того не особо напрягаясь обгонял самого резвого скакуна, так зачем становиться наездником? Обременять себя животным? – Глаза Хао загорелись белесым пламенем, и он в очередной раз вдохнул в себя чудный запах.
Я несся… огонь горел… сердце билось… Шут атаковал… Такешико прятался… воины сгорали… а я несся…. я царствовал на поле битвы… мой Бергельмир, поражал черепа врагов, крушил их один за другим, сминая доспехи, переламывая металл оружия, и перемалывая людские кости.
Мы были с ним одним целым, единым существом с целостным желанием, убивать и не быть убитым, – Хао погладил рукоять молота и продолжил, – Я искал противника. Настоящего противника под стать мне, под стать нам с Бергельмиром…
Я несся и моими целями были лидеры… я находил их, и мы сражались сутками, до потери дыхания, до потери крови, пока кто-то с той или иной стороны не войдет в круг смерти образованный дуэлью, и не поможет…
Чаще всего, когда дела обстояли совсем плохо, и мне не удавалось победить противника один на один, – меня спасал Шут.
Он влетал внутрь круга, отталкивал мое изуродованное тело в сторону и принимал битву. Мастер меча… только представить, кто был его учителем, так сразу ум за разум заходит…
Эти бои Шута я не забуду никогда. Изящество, красота, жестокость, резкость, ловкость, сила, и все это слилось в одном поединке, в едином порыве, сверкало на одном лезвие, и этот блеск и вправду невозможно было забыть...
А когда Шуту надоедало, ловко орудовать мечом, он вкладывал его в ножны, и быстро вынимал оружие, нанося всего лишь один удар… Этого хватало чтобы поразить врага, оцарапать его… затем противник растворялся, превращаясь в пыль. Тогда Шут еще мог контролировать свой дар... он и вправду был бессмертен, на поле брани… будто питался чужими жизнями, и никакие раны ему были не страшны…
– А что Такешико? Почему он был позади и не помогал в бою?
Парень слушал, боясь что-то упустить, – он верил учителю, от первого до последнего слова. И эти байки, которые показались бы враньем любому нормальному человеку, он принимал на веру без тени сомнения…
– Такешико был настоящим профи своего дела… да почему был? Он и сейчас прекрасный кукловод… Такешико не умел сражаться, так как мой названный брат, но управлял людьми он великолепно, гений своего дела.
– А что случилось потом? Почему битвы прекратились?
– Эти так называемые «великие»… оказались не вечны… мы многих перебили… остальные, предпочли затаиться… и мы стали единственными в своем роде. Тоже хорошее время… но о нем я тебе рассказывать не буду, мал еще… возможно потом… – Последние слова Хао сказал, понимая что обманывает, не будет этого славного «потом».
Кузнец вспоминал жертвоприношения и оргии, подарки и изделия. Он вспоминал и радовался…
Кровь, трупы, драгоценности, все это валилось к их ногам, и на горах всего этого хозяйства, они устраивали пьяные игрища, танцевали до упада, пока все не перемажутся в крови, и не напьются в хлам, засыпая прямо на холме из трупов…
– Эх, молодость… – жалобно протянул кузнец.
– Ну а что потом?
– Потом? Потом наша власть поубавилась с пришествием новой эры… Появился «некто», не будем произносить его имя всуе. Его казнили, и он воскрес на следующий же день... вести об этом пролетели по миру, как... я не знаю как что... мы сразу поняли чем дело попахивало. Естественно затаились, ушли, спрятались... конечно нашелся такой идиот, который бросил «новичку» вызов… все решилось за секунды. Он был неуязвим, а врага покарала молния. «Новичок» даже с места не сдвинулся.
Мы затаились, как наши противники до этого… а наша власть растворилась в влиянии нового великого… Вот собственно и все… – Улыбнулся Хао.
Ученик посмотрел на учителя.
Казалось рассказ, опустошил старика: на лице кузнеца проявились старческие морщины, глаза потухли, а сам он тяжело дышал, но эта улыбка, эта улыбка не уйдет из памяти Айдахо еще долго… эта была счастливая, искренняя улыбка, человека не зря прожившего жизнь.



***


– И куда нам дальше? – Поинтересовался Айдахо, собирая вещи.
– Вперед… не сворачивая с праведного пути…
– Так куда мы держим путь в конце? – Спросил ученик.
Хао удивленно поглядел на Айдахо, и повесил молот на плечо.
– Тар-Тар…
– Так это нам через Либру переться? – Расстроено поинтересовался ученик.
Хао радостно улыбнулся и кивнул.
– Все, то ты понимаешь!



***



Деревянные ворота и частокол окружающий город под странным названием Либра, не то, что бы пугали, или настораживали… они просто воистину, были ненадежными. Точно так же думал и Айдахо…
Хао же было на это плевать, он бросил пару нервных взглядов на часовых, которые стояли, бездумно пялясь в одну точку, а затем сделал шаг вперед, пересекая линию города.
В ту же секунду глаза его в прямом смысле загорелись белесым огнем, из ушей повалил пар, а в раскрытой пасти можно было разглядеть ярое пламя багряного цвета.
Айдахо даже не удивился, не испугался, он уже привык, ведь видел это и раньше.
Первый раз когда Хао валялся в лихорадке месяц назад, твердя, что-то о «Конце», он выглядел примерно так же, разве что… пар из ушей не шел.
Впереди ровной шеренгой выстроились люди, естественно непростые, – не обычные.
Они шли ровной полосой, и… у них не было лиц.
“Опустошенные заготовки кукловода… лишенные даже малейшего намека на индивидуальность. Хочешь поиграть Такешико? Я не против. Но помни, ты всегда проигрывал в дружеских схватках”
– Айдахо, возьми! – Хао швырнул ученику непонятный, красный амулет с выбитой на нем руной. – Повесь на шею и сожми рукой… а затем иди вперед… к выходу… пересечешь город жди меня на границе, не уходи! Руку с амулета не снимай! Понял?
– Учитель?
– ТЫ ПОНЯЛ!?
Хао явно гневался, и был готов убить даже ученика, если тот не прекратит идиотничать.
Айдахо кивнул.
– Ну, тогда иди!
Парень пошел вперед.
Он бросал немного взволнованные взгляды на плоские «лица» людей. Айдахо было не то чтобы уж очень страшно, – просто неприятно. А когда он воткнулся в ровный ряд марионеток, рассек толпу, и миновал непонятных созданий, то не смог сдержаться и побежал вперед…
Хао же спокойно взял молот на изготовку, а затем резко рванул с места, в свой недолгий забег.
Огонь в свою очередь не покинул божество и охватив его тело, слепящей кольчугой…



***


Сердце неистово билось… казалось оно было готово разорвать грудь, выпрыгнуть на мостовую и, оставляя за собой кроваво-красную полоску, скрыться за воротами, не переставая верещать в истерике…
Огонь размеренно пульсировал в жилах, – гонял кровь, ускорял движения, усиливал их, и обгладывал, закалял кожу, даря ей темно-багровый, цвет.
Пламя не могло оставить Хао на произвол судьбы, поэтому оно помогало, тем, чем могло, и это было не малым счастьем.
Молот ударяет… убивает… соприкасаясь с кожей, с мясом, с костью он поет, разрывая округи своим яростным воплем.
Он провожает неистовой песнью души врагов, это одновременно и ужасно и прекрасно, и Хао грустил, улыбаясь… хоть он и любил людей всей душой, но выхода не оставалось, и бог отлично понимал что после этой бойни меланхолия, жалость к погибшим загрызет его, обглодает, но бог не боялся, ему и так оставалось протянуть немного, – всего лишь пару дней.
Мастер рвался вперед, отпинывая ногами людей, и раскидывая молотом тех кто норовил подойти особенно близко.
Те же кому удавалось дотянуться до него и вцепиться в одежду, тут же сгорали заживо превращаясь в невзрачный пепел.
Хао прорывался, а безликие люди продолжали кидаться на него, пытаясь отодрать кусок от горящего идола… где то слышен «закадровый» смех кукловода, и это выбешивало Хао.
Он взрывался, наполняя улицу огнем, сжигая дома… сжигая все, но горящие безликие люди продолжали напирать, их сотни, и вскоре Хао все это надоело… он был слишком стар для таких забав: раньше мог размахивать молотом неделю, но сейчас и пять минут для него в тягость…
Именно поэтому он подпрыгнул, оттолкнулся ногами от людских плеч, и пробегая по головам, прыгнул… он не стал цепляться за стену второго этажа, громадного поместья, он вынес ее плечом.
Хао залетел внутрь, перекатился и, вставая, хватая на изготовку молот, огляделся… судя по всему тут и был «скользкий» старинный приятель.
Так и есть…
Впереди на шикарном, дорогом, заграничном кресле, сидел костлявый мужчина.
Он ухмылялся, хоть глаза его и были закрыты.
Он зашевелил пальцами, и из других комнат тут же повалили его марионетки… и до Хао наконец-то дошло, что его хотят убить по-настоящему…
Пытаясь побороть одышку, он проорал во всю глотку, замахиваясь молотом…
– Такешико почему?
 
3


Такешико



“Открой глаза…”

Ему было больно всегда, и все что он помнил в своей невероятно-долгой, жизни, – это лишь боль: дикую и необузданную агонию, что ловко находила пути, и просачивалась внутрь его тела, невзирая, и не обращая внимания, на потуги бога спастись – найти свою обитель на широченных просторах «Матушки вселенной».
Казалось, что Он словно «приёмник» притягивал и принимал на себя чужие страдания, со всеми остальными чувствами, – однако те «другие» растворялись в ярко-зеленной концентрированной кислоте мук, и он страдал; проваливался в неизвестность и гнил заживо…
Боль и вправду была всегда, – как неотъемлемый спутник его жизни. Хотелось рыть зубами землю, выть и плакать навзрыд; хотелось умереть, и раствориться; распасться на миллион пылинок и разлететься прахом в разные стороны, охватывая целый мир, и становясь его неотъемлемой частью, – сливаясь с ним в едином порыве, дабы ощутить на своей коже приятное дыхание жизни…
В последствие, Такешико даже смог побороть себя, – сжиться с болью, ценя ее как «надоедливого», но в чем-то даже полезного соседа и, да он терпел… терпел сквозь зубы, – пока она не начала нравиться ему…
И День за днем бог, сходил с ума.
Под напором миллиардов чувств – оттенков, ощущений и воспоминаний, разум его деградировал, и Такешико терял себя: терял неоднократно, находил, но вновь терял, не успевал ухватиться за исчезающую руку, и глядел на, то, как собственное тело – собственный рассудок, проваливались в небытие.
Ему становилось страшно…
Волны беспамятства, ударялись об острые рифы здравого смысла, разрушая их постепенно, невероятно медленно, но в тоже время и немыслимо быстро…
Да… грань времени тоже стиралась, и секунда превращалась в год, а год в тысячелетие…
Он видел это, плакал, но сделать что-то – предотвратить, был не способен, и помешательство захватывало его разум целиком, – в один присест…
И, в конце концов, он не выдержал – сдался, закрыл глаза, и растворился в едкой пелене безумия…

“Открой глаза!



***



– Такешико почему?

Сквозь пелену безразличия, он услышал знакомый голос и, ощущая неимоверную тяжесть во всем теле, все же открыл глаза.
Бывший друг увидел полопавшиеся от напряжения сосуды.
Его очи налиты кровью, – и сквозь эту тонкую, красно-розовую пленку уже невозможно было узнать природный цвет, глаз кукловода…
И бог поднялся со своего «трона»…
Взмахнув молотом над головой Хао, прочертил в воздухе огненный круг. Он отгородил Мастера, раскаленным панцирем, сияющим десятками оттенков красного, от прорвы врагов, что по вылазило из внутренних комнат поместья…

Увы, Такешико одетый в свой серый балахон, был «мертв».

Хао даже представить бывшего друга таким, не мог: от былой стати и аристократичных манер, военной выправки, «того», не осталось почти ничего, лишь жалкие крохи, да и те, скорее всего, «проявились» не от воспоминаний или инстинктов, а воспроизводились в силу привычек тела…
Он, превратился в больного, костлявого, сгорбившегося старика, с древней щетиной на лице…
Такешико слегка приподнял костлявую руку; с трудом щелкнул пальцами.
Мгновение и огонь вокруг Хао развелся – потух, однако и марионетки замерли, неживыми статуями, образовав ровный, непоколебимый строй вокруг бога - ремесленника.
Это были не те бездумные граждане, что прохлаждались внизу, на улицах города, пытаясь потушить пожар, а настоящие воины, – до своей условной «кончины», представляющие из себя профессиональных солдат, что большую часть своей сознательной жизни, размахивали мечами, да шастали в военные походы, – убивая, грабя и насилуя…
Они поставили перед собой оружие, выстраивая своеобразный металлический «забор», дабы прикрыть пути отхода. А затем они замерли, – принялись ждать…
– Кто - ты? – Поинтересовался кукловод, с трудом двигая губами – Я знаю тебя?
Та тяжесть, что навалилась на Такешико, была невыносима. Он с трудом устоял на ногах; его повело сначала в одну сторону, затем в другую, и он кое-как успел вцепиться в подлокотник кресла, «когтями», предотвращая падение.
Состояние своего, кукловод не желал бы выказывать перед «незнакомцем», хотя изменить произошедшее, он уже не мог, – уже раскрылся…
Такешико казалось, что сотни лет он прозябал сидя в этом кресле – мышцы атрофировались; память рудиментировала; желания, амбиции и цели отпали вслед; ушли за ненужностью, и лишь теперь он восставал из своего непроницаемого черного кокона беспамятства, пытаясь выбраться наружу. Ногтями, и клыками, прогрызая, себе дорогу к солнечному свету, и у него получалось, и ему даже удавалось выбраться, но реальность оказывалось другой…
Снаружи, тьма непонимания, была еще гуще, – еще темнее, – еще страшнее, а манил его, всего лишь лже-свет восковой свечи…
– Такешико? – Удивленно прохрипел Хао, глядя то на «товарища», то на кукол, – в бесполезной попытке их счета.
– Это имя мне определенно знакомо… – Промямлил кукловод.
– Такешико! – Отчаянно кричал Хао. Он пытался докричаться, – однако бесполезно, того кого он звал, уже не существовало…
– Это ведь мое имя? – Наивно спросил Такешико, делая неловкий шаг вперед.
Марионетки тоже сделали «этот» чертов шаг, и Хао ощутил невыносимый жар, – жар и пыл битвы. Похоже, что эти изринутые мастерством Такешико, «отродья» и вправду были способны лишь на бойню, – бессмысленную кровавую бойню…
– Да…
– Оно красиво… а означает? Бамбуковый принц? – Хао кивнул, перехватывая молот удобнее, – А тебя как звать?
– Хао…
– Кто я Хао?
– Ты бог! – Воскликнул Мастер, удивленно.
Хао прекрасно понимал, что с Такешико все было кончено. То от чего отбивались всю жизнь боги, поглотило друга и убило… теперь перед Мастером стояло другое существо, рожденное переплетеньем разных факторов и обстоятельств: фонтаном безумия, остатками божественной сути, крохами прежних душ, мельчайшими пылинками характера, частицами качеств, привычек, бывшей сущности, и осадками способностей…
Безумие поработало на славу…
Теперь нужно было устранить Такешико, что бы он случайно, или специально, не наворотил делов.
– Да Я Бог! Это слово мне знакомо! Оно нравиться мне… – Кукловод ухмыльнулся, а затем хищно оскалился, обнажая клыки. – А кто ты?
– Тоже бог… – Немного обреченно выдохнул Хао.
– Нет…
– Что нет?
– Я помню… Ты обманываешь. Истинный Бог един для всех, и его не может быть, «несколько»… Он лишь один, и ему одному должны поклоняться… Да! Да! Я помню… сладость крови на губах как вкус бесконечного экстаза… ярость сражения! Вкус подношений: трупы, драгоценности, золото, и целые королевства, падали к моим ногам, собираясь в огромедную кучу полезного добра… Хао! Бог один, и он есть я!!! – Неожиданно громко прохрипел Такешико, делая шаг вперед. Резко и неимоверно быстро он взмахнул руками, а затем «понеслась»…
Кровавая слизь, стекала тоненькой струйкой из угла рта кукловода, но он не замечал; лишь смеялся.
Хао же, действовал незамедлительно…
Он рванул вперед, ударяя молотом, от бедра к плечу, в бесполезной попытке прорубить себе путь к выходу.
Это и вправду были профессиональные воины, удар Хао легко сблокировали подоспевшие щитоносцы. Некоторые возможно недосчитаються работающих конечностей, но это было не так важно, Такешико мог управлять и инвалидами.
Секунда и побросав тонкие, стальные «прямоугольники», они резко и умело скользнули назад, под «тень» выступивших пикенеров и мечников.
Бронированные куклы, зажимали Хао со всех сторон, напирали, тыкали в него копьями, алебардами, двуручными мечами, пытались достать, задеть, разорвать на куски, рычали, визжали вместе с Такешико, но Ремесленик словно превращался в змею, – в скользкое, ловкое пресмыкающееся, и сколько бы, ни дрыгал пальцами кукловод, выводя невероятные стратегические ходы; заставляя своих рабов, выплясывать странный танец, бог избегал их всех, и умудрялся увертываться от каждого удара, изредка отбивая нападки своим молотом, и вырубая, вернее проламывая вражьи черепа, кулаком.
Враги двигались быстро, атаковали умело, и Хао было неимоверно сложно следить за всем и каждым. С трудом он успевал отбивать сыплющиеся на него атаки. Огненная кольчуга, не смогла бы спасти его в любом случае, так что если бы он ослабил свое внимание на действие, то скорей всего просто умер, – его бы затоптали, загрызли, заклевали, да, черт возьми, что с ним бы только не сделали! Этот безбожник Такешико, всегда не видел границ, и измывался над пленниками так, что даже католические священники и опытные инквизиторы, смотрели бы завистью.
И вот с каждой секундой, драгоценная сила, энергия, концентрация терялись, уходили, испарялись, и Хао не найдя ничего лучше, увеличивал темп…

Удар за ударом, и все в молоко… шаг… рывок… молот вверх, затем опустился… Мой очередной воин пал… пал размозженный…
Пальцы выбивают свою заветную партию… это невозможно забыть, словно игру на музыкальном инструменте. Нужно лишь попрактиковаться, доводя ее до совершенства, – доводя ее до прежнего уровня…
Он рванул в сторону уворачиваясь от удара копья… в который раз? Кинулся, вправо подныривая под меч, и вынув из ножен воина стилет, вонзил во вражье горло… кровь брызнула на его лицо, но в глаза не попала. Ему везет…
Откатился в сторону; выпрямил спину, избегая «дыхания» стали, и закрутился в сумасшедшем танце на пару со своим молотом… красиво и смертоносно. Он ловко крушил кости, и крики смешивались с чудовищным хрустом, заполняя чертов зал…
Он отнимал жизнь за жизнью; плющил латы, и сливался со своим оружием, в одно целое, – наверняка Хао казалось, что никто не мог их достать, – копья ломались, мечи гнулись… однако я считал иначе… пошевелил мизинцем, и арбалетчик вышел на линию стрельбы… выстрел! И болт вонзился ему в бок.
Кровь брызнула в стороны, Хао замер, но молот, останавливаться так резко не хотел, их отнесло вправо, и они упали… я победил… поломав ровный атакующий строй, марионетки кинулись на павшего, – словно стервятники, намереваясь оторвать себе кусок пожирнее и отпраздновать поражение противника…


Приподнимаясь Хао, ударил подбежавшего врага кулаком. Погнул его шлем, сломал себе несколько пальцев, изодрал в кровь кожу, но лишь нервно поморщился, ощущая, как бежит под одеждой, из раны жизненно-важная жидкость…
Ногой провел подсечку, размозжил упавшему на спину, врагу, молотом, голову. Свалился на колени от удара древка по спине, но лишь зарычал, и черный огонь поглотил с десяток мечников, – это был огонь его ярости.
Поднимаясь, он прыгнул… прыгнул и встал на плечи какому-то воину, затем в ту же секунду как ощутил под собой опору, с силой швырнул молот, и тот пролетев с десяток метров, ударил в левое плечо кукловода, выбивая его из суставной сумки. Такешико заорал от негодования…
Хао схватил тянувшееся к нему копье за острие, сломал древко, и швырнул палку в особо ретивого воина, выкалывая ему глаз, и продырявливая голову насквозь, безжалостно? Да… но зато экономично…
Затем он пробил ударом ладони потолок и, подтягиваясь вверх, ударил еще один раз, перехватился по другому, выворачивая кисть, и выдернул смачный кусок, создавая щель для лаза. Он подтянулся, – втянул себя, убежал, и выпрыгнул в окно…
Такешико поморщился, вправил плечо, потянулся было к молоту, но тот резко взлетел вверх, создавая в потолке еще одну дыру, а затем со свистом, оружие, метнулось вслед за хозяином…
– Черт! – злобно прохрипел кукловод, опуская руки…
Тут же оставшиеся тридцать четыре марионетки упали вниз, – они были мертвы…



***



Такешико, собрался быстро… и ушел, ушел, не оглядываясь – не вспоминая о том, что сделал. Иногда Бог не лишен жалости.
Его провожали испуганные, злые взгляды выживших… сегодня около двухсот семей города Либра, будут плакать над телами мертвых родственников, а он шел вперед, пересек границу и, вышел за деревянные врата мертвого города, – он уже забыл о случившемся…



***



Такешико вздохнул.
Костер горел, мирно, тихо щебеча что-то непонятное.
Ему это нравилось. Он любил когда шум заглушал тишину – ведь она провоцировала его, – задавала вопросы, и сейчас в который раз она пыталась докричаться до него, сквозь свербящую в районе сердца боль, но он не обращал внимания, потому что не знал, что ей сказать, не знал, что ей ответить… и, концентрируясь на скребущимся щебетание огня, он засыпал…
Ничего не снилось ему…



***



Дорога тянулась вперед; Такешико шел медленно, лениво перебирая ногами, и не сводя своего взгляда с лазурных небес.
Изредка сбоку от серой полосы, ведущей наезженным трактом вдаль, он видел низкие ели и редкие, могучие дубы…
Все это вызывало восхищение в его сумасбродной падшей душе, и у него даже получалось выдавить из себя скупую улыбку, однако звенящая тишина, продолжала настойчиво требовать объяснений, и это порядком раздражало, – заставляло гневаться, и ненавидеть все, живое, – все, что могло причинить боль, и все что могло говорить…
– Здравствуйте! – Такешико чуть не подпрыгнул от удивления. Засмотрелся на солнце, что так мило жгло сетчатку, и проморгал встречного путника.
Тем немение на металлический лязг и грубый человеческий голос, он отреагировал не стандартно, упал на пятую точку, и взвыл от боли…
– Здравствуйте… – Угрожающе прохрипел Такешико.
Незнакомец пренебрежительно оглядел бога, тот в свою очередь уставился на незнакомца…
Под два метра ростом; широкоплечий и мускулистый… лет сорока, лицо испересеченное шрамами, длинные белые волосы, кольчуга на голый торс, а на поясе ножны и баклер; в руке одноручный меч, держит его крепко, умело… уверен в себе, готов напасть, и сорвать, – подставить баклер в приеме защиты…
– Кто вы? – Первым не выдержал и задал вопрос воин.
– Я…? Вам это действительно интересно знать? – Удивился Такешико…
– Нет… мне достаточно знать враг, вы мне или не враг… – Произнес он, направляя лезвие меча, чуть пониже, на уровень живота собеседника… этакий символ дружелюбия…
– Нет не враг. А почему вы об этом спрашиваете? Так часто на торговом тракте, можно встретить враждебного путника? Помимо, конечно же, разбойников, да грабителей… и к тому же какой враг, признается в том, что он враг?
– Нынче война… никогда не знаешь, кого встретишь на мирных дорогах… – Он вложил меч в ножны. – А насчет последнего вопроса… честный враг…
– Ну…ну… – Улыбнулся Такешико, – Вы солдат?
– А какая вам разница? К тому же, это… немножко нелепый вопрос, вы же оглядели меня, должны все сами понять…
– Какая мне разница? – Он задумался, – Я хочу нанять вас…
Незнакомец ухмыльнулся, и развел руки в стороны, словно в объятьях, да… он не регулярный солдат с типичной для них честью, и неподкупностью… а наемник… истинный наемник…
– Сколько платите?
– Для начала назовите свое имя…
– Сколько платите? – Солдат оскалился, слегка пригибаясь будто бы готовясь к прыжку…
– Как вас звать?
– Не ваше дело… – Рука наемника потянулась к рукоятке меча, – Сколько платите?
– Как вас звать? – Зарычал Такешико.
– Сколько платите? – Он на несколько сантиметров вынул меч из ножен, и кукловод увидел как под одеждой напряглись мышцы воина.
– Как вас звать? – Повторил он, не обращая внимания на агрессивность наемника…
– Марк… – Губы Марка растянулись в уродливой улыбке, – он проиграл эту маленькую игру… – Сколько платите?
– Нисколько… – Теперь пришел черед усмехаться Такешико.
– Не смешно…
В один момент Марк, стал невообразимо серьезен; улыбка сошла с лица, рука потихоньку вытягивала меч, – сантиметр, за сантиметром, а ноги его, будто бы пружинили, готовясь к моментальному броску вперед, – прямо на кукловода …
– Правда… Я разрешу сохранить вам личность… – Такая милая, добрая, обезоруживающая улыбка, а в красных глазах, будто бы танцует хищное и опасное пламя… он ненавидел этого человека, и одновременно любил.
– Дурацкая шутка… Бред… – Незнакомец, перекинул меч в правую руку, и рванул вперед…
Время для Такешико замедлилось, растянулось… Оно текло невообразимо медленно, давая кукловоду возможность сделать свое черное отвратительное дело, и он принялся за него с остервенением и воодушевленностью, – хотел быстрее закончить и идти дальше – туда, куда его звало подсознание, и идти не один! Все-таки с собеседником веселее, и плевать, что ты им управляешь, даже с куклой можно найти общий язык, особенно если твое психическое состояние, оставляет желать лучшего…
Такешико сконцентрировался. Несмотря на почти полную потерю памяти, он помнил этот механический процесс, использования собственных способностей, помнил и ценил, – это единственное воспоминание и единственная вещь, которой он дорожил в этой своей недолгой, новой жизни…

Я вижу его целиком и полностью. От моего взгляда не скрыться, – ведь Я есть Бог.
Я вижу его душу насквозь; вижу ее энергетическое переплетенье с разумом; вижу цепи, которые крепят ее к телу, вижу все это, и меня пробирает дрожь возбуждения – предшественник, радости использования силы…
Да… я вижу в Марке великолепного воина; превосходного фехтовальщика, не очень хорошего семьянина, но отличного человека…
И так же я разглядел брешь в этом сплошном, энергетическом клубке, – его поражения; смерть подчиненных, смерть близких…
Ловко вырывая эту слабину, я, ухватился за нее двумя руками, а затем поделился своими чувствами, ударяя именно в «ту развороченную брешь», золотистой стрелой своей силы…
Он упал на колени и схватился за голову, в бесполезной попытке унять ту боль, что подарил ему я, – лишь одна сотая богатства моих ощущений… да я жадный… и не хочу делиться…
И было поздно что-то менять…
Брешь разрасталась, – две части одного целого разошлись по швам, и образовалась громадная дыра сомнений, – я закинул туда частичку своего сознания, а затем оплел всю сущность Марка энергией, невероятной теплой энергией подчинения… теперь он мой… мой… как и все в этом мире…


– Похоже все… – Такешико оттер лицо от кровавых слез, и мутным взглядом, глянул на распластавшегося перед ним раба. Еще секунда и тот всадил бы в кукловода меч, но Такешико, этот факт явно не заботил, – он был уверен в своей силе, в своих способностях, и в своем бессмертие, в своей неуязвимости…
Мания величия, неплохо оприходовала его мозг…
Марк поднялся, и, вкладывая меч в ножны, встал к Такешико спиной. Все же он отличался от других марионеток, – кукловод, подавил его волю, но при этом оставил воспоминания и разум, фактически нетронутыми, как и обещал вначале… Иногда Бог не лишен жалости.



***



Этот холм был жутким…
Окруженный черными пихтами, он возвышался над ними, и сам при этом порос серой, мертвой травой…
В центре стоял какой-то непонятный алтарь, для жертвоприношений, а земля вокруг него имела то ли черный, то ли красный, то ли бардовый цвет… хотя правильнее сказать, она плавно переливалась из одного в другой и была красива… красиво, но так же ужасна.
Впереди виднелись громадные, хрустальные врата; восхитительно… но в случае нападения бесполезно… хотя никто и не рисковал нападать на этот град, с гарнизоном в пятьсот тысяч солдат, и вправду кому хотелось добровольно пойти на самоубийство и пустить туда же, свою армию?
– Ответь мне, что это за город Марк? – Такешико, провел рукой по багровому, каменному алтарю.
Кровь высохла… и, судя по всему, въелась в сам камень… никакой ливень теперь, не смог бы ее смыть… странная кровь… не человеческая… и при этом старинная… она уже здесь не один век…
– Тар-Тар…Столица-столиц. – Безучастно, скучающим тоном произнес наемник.
– Замечательно… – Такешико хищно ухмыльнулся. Именно сюда его и звал внутренний голос, именно сюда… и именно сюда он и пришел…
Кукловод разглядывал это место, и упивался этим сумасшедшим, абстрактным видом…
Высокие зеленные шпили, что тянулись к небесам, обматывая спиралью, громадные башни гильдий, были фантастичны, и трудно поверить, что «что-то» такое могло существовать в реальности…
Серые дома букашки, россыпью «жили» на черных мостовых, постоянно сверкая своими окнами…
И Такешико тонул в уличном гуле, этого града; тонул в нем, – в его быте, – в его жизни, и ему хотелось поскорей захлебнуться этой красотой…
– Что ты помнишь? – Спросил Такешико, не отводя взгляда от города, и в его глазах отражался фейерверк уличных огней, в этот момент он был счастлив, как маленький ребенок, получивший на день рождения, то что совсем не ждал, но в душе сильно желал…
Марк с сомнением глянул на кукловода, будто бы силясь «что-то» вспомнить, и через минуту он заговорил с чувством, с каким-то непонятным восторгом…

– … Пики… много пик. Грохот… невыносимый, раздирающий лязгом доспехов, – он сводил с ума своей навязчивостью… Они неслись, а мы хватали с земли подготовленные заранее копья… Кровь хлестала ручьем, обдавая нас с ног до головы… кони ржали в предсмертной агонии, – громко и обреченно. Всадники пали вниз… под наши мечи… и мы рвали их на куски; раздирали; впивались зубами в их руки; разрывали вены, глотки; топтали их сапогами; ломали кости, и наступали на их чертовы головы, а они лопались, как переспелые арбузы… после боя драили обувь от мозгов и крови… но до конца, было еще много чего… мы вынимали «кошкодеры», клейморы, арбалеты, и подарки дорогих союзников, – Турецкие ятаганы, и неслись вперед, под дикий боевой клич тяжелой пехоты, что сопровождала нас лязгом своих доспехов… мы уходили далеко вперед, ведь кольчуги не мешали бежать, и мы врубались в ровные ряды, тяжеловооруженных вражеских солдат… мы погибали…

Такешико блаженно закрыл глаза, наслаждаясь рассказом. Сквозь пелену беспамятства с трудом пробивались урывки воспоминаний, и он наслаждался ими; наслаждался, проецируя их в голове; вспоминая как это было прекрасно и чудесно; вспоминая часы битвы, – часы наслаждений…

Сердце стучит как сумасшедшее, в такт галопу коня.
Шут разошелся не на шутку, разрубал боевых слонов одного за другим…
Кровь и вправду лилась рекой, и Шут пил ее; пил и хохотал, пил чтобы не захлебнуться… он странный. Тюр плохо его воспитал.
Хао зажимали, – эта горбатая, волосатая и до жути странная конница напирала на него, со всех сторон, но он еще жил; жил, невзирая на торчащие из спины стрелы; порядком двух десятков… ерунда; для него это царапина…
Дрыгаю пальцами. Моя гвардия идет ему на помощь… как никак друг и лидер не должен погибнуть из-за недалекости соратников. Его легкие полки пехотинцев, погибли: их всех побили, да перестреляли, – надеюсь мои скандинавы помогут… им понравиться сражаться, на горе трупов союзников…
Увы их перехватили… сплоченные ряды Катафрактов ударили в моих ребят своими контос… черт… своими пятиметровыми копьями… четверть убило сразу, еще четверть затопотало, остальные втянули их в бой; пытались выжить, хоть как-то… а для них выжить, это лишь одно, – победить…
Тяжело-бронированные, безликие «клоуны» в своих панцирях, хоть и уверено топтали кукол, но те, не без моего вмешательства, тоже сражались…
Ловко скидывали их на песок, и убивали точными ударами в редкие щели доспехов… настоящее мастерство… я и вправду гениален…
Зарычал, – ко мне несся шальной воин на коне… кровь хлестала из ссадины на его лбу; он что-то прокаркал на своей тарабарщине, а затем вдарил в меня копьем…
Не смог увернуться и вылетел из седла, словно птица… Нагрудник можно смело сдавать в утиль… как и легкое…
Он на ходу спрыгнул с лошади, выхватил саблю и бросился ко мне добивать… ну что же удачи ему, я не мог шевелиться… Все тело пожирала боль, не та с которой я привык жить, а реальная, – реальная физическая боль… и я утопал в ней; утопал и словно наркоман радующейся новой дозе, ловил кайф, – захлебываясь в эйфории…
Враг решил развлечься, пожелал воткнуть свой кинжал мне в пузо. Принялся снимать нагрудник… я хохотал, а он злился… это его и сгубило… стрела вдарила ему в затылок… а я отключился с улыбкой на лице и весь в крови…


Тем немение, невзирая на ностальгирующего Такешико, Марк продолжил рассказ, и кукловод тут же очнулся; очнулся и поразила его та ненависть что крылась в словах наемника…

– Жена… красивая, была… теперь холодная… выбитый глаз, обнаженное тело, мертва, и изуродована… дети? И вправду варвары… сын умер быстро, перерезали глотку. Только подумать в нашем мире кто-то способен перерезать глотку семилетнему ребенку! Дочка… лучше не вспоминать какой я ее нашел… – Марк прорычал что-то нечленораздельное, отвергая приказ Такешико «рассказывать, что он вспомнил», а затем продолжил. – Дом сожгли, чем им приглянулась именно моя семья? Тем, что отец постоянно в походах? Я нашел их… местная банда… – Такешико ухмыльнулся, глаза его сверкнули, он с нетерпением ожидал продолжения рассказа, хоть и банального до жути, но интересного для спятившего сознания кукловода. – Убил всех. Резал их на кускам, не давая умереть пытал, тыкал кочергой, топил, и что я с ними только не делал… упоение не приходило, месть не имела смысла, так как не даровала никакого облегчения…

Марк поник, плечи его опустились, а Такешико наоборот будто бы ожил, встал на носки, потянулся, глянул назад; хмыкнул, видя, что Хао с каким-то человеком, идет сюда, – в эту сторону, – к этому холму, а затем кукловод радостно ухмыльнувшись, указал на ворота…
– Вперед Марк, нам пора! Нас ждет столица! – Марк не разделял оптимизма «хозяина», однако поплелся с холма, вниз, к воротам.



***



Главная площадь Тар-Тар, определенно красивое место…

Бордели, трактиры, гостиницы, азартные клубы, тотализаторы, подпольные бои, простые жилища, рестораны, и чего тут только не было! А по центру мостовой, статуя какому-то воителю, конечно же, из мрамора… красивая… Марк сказал, что она сделана в стародавние времена, и стоит тут уже не один век, переживая смену власти в городе, туда и обратно десятки раз… этот воитель – основатель града; изображен он уродливо, но не лишен мужественности…

Такешико отвлекся от мыслей, и поморщился, – кто-то врезался в него плечом.
Он вдарил Марку по спине кулаком, что бы тот курсировал впереди внимательней расчищая проход, а затем принялся разглядывать постройки… Наглядевшись на однотипные многоэтажные, серые дома, Такешико нервно огляделся…
Он видел людей: десятки – сотни, обычных граждан, рабочих, ремесленников, наемников, проституток, бандитов, грабителей, тут были все! И у каждого была своя скучная или интересная история, длившаяся десятилетиями, и Такешико видел насквозь каждого, он с интересом разглядывал их способности, таланты, недостатки, и выбирал, выбирал себе путь внутрь их душ, завладевал ими, а они и не знали об этом, и скорей всего никогда не узнают…
Такешико залез на мраморную статую и сел на плечо «основателя».
– Послушайте люди! – Заорал он.
– Послушайте… – Он кричал, но никто не обращал на него внимания; все были либо заняты своими делами; либо из-за страха не ввязывались в чужие проблемы…
Все проходили мимо, – кто шел гордо, рассказывая что-то спутнику, и деловито игнорируя бога, а кто-то шел тихо, вжимая голову в плечи, и пересчитывая брусчатку мостовой, стараясь ни на кого не смотреть…
– Я ваш Бог! – Кричал он отчаянно, но его продолжали игнорировать. И такая боль пронзала его тело, что он задыхался – падал на колени.
Эта была ярость, – ярость, перемешанная с мукой негодования, – нечто такое, чего он еще не испытывал!
И было этой боли, так много, что она не умещалась в его голове, – выплескивалась наружу неукротимым, штормом ненависти, подчиняющим в округе ВСЕХ неподчиненных, убивающим тонкие задатки личности; неконтролируемо растворяя тощие красные души, помещенные в астральные тела окружающих, и втискивая в чужие сознания, частички своего разума, наполненные собственной силой…
И он спрыгивал с плеча статуи, облегченно и радостно вздыхая.
Около пяти сотен человек, смотрели на него окровавленными глазами с немым восхищением и подчинением, – они были готовы делать лишь одно – выполнять любые приказы хозяина.
А Такешико лишь улыбнулся, оглядывая их и пересчитывая, а затем прокричал, прикидываясь проповедником…
– Это моя милость. Идите дети анархии, поработите город; утопите его в крови, в грехе, и вседозволенности. Порадуйте меня, – вашего Бога! Разносите мою волю по - закоулкам этого дрянного городишки!
И он остался один с Марком, в мгновение ока, куклы разбежались, принялись убивать, грабить и насиловать. Город умылся кровью, – превратился в чистилище… а Такешико лишь смеялся; смеялся, сидя на мостовой.
Хохотал… он познал свою силу… и каждый, кто встречался с рабом его сознания; был либо убит; либо порабощен волей кукловода, и превращался в точно такого же безумного раба… и это кукольное представление сводило с ума любого, кто еще не сошел… а затем кукловод осознал то что сделал, и закричал… сначала от страха, а затем с пониманием и с вопросом.
– ТЫ ДОВОЛЬНА!?
И тишина ответила ему “Да…”
– ОСТАВИШЬ МЕНЯ В ПОКОЕ?
И тишина ответила ему “Нет…”
Такешико упал на холодную брусчатку без сил, и расхохотался… а через минуту отключился…
Жизненная энергия его, была на исходе…



***



– Такешико, ты нарушил множество правил… – Бог сел и поднял свой помутневший от слабости взгляд.
С трудом фокусируя зрение, он оглядел говорившего…
Высокий, худой человек, даже слишком, – болезненно худой. Рыжие волосы. В лице его ничего не обычного… нос с горбинкой, пухлые губы, а вот глаза, к сожалению, разглядеть не удавалось, они были скрыты за линзами солнцезащитных очков…
Одет в просторные серые штаны, торс голый, лишь ремни ножен прикрывали его. За спиной виднелась рукоятка громадного двуручного меча…
– Кто ты? – Прохрипел Такешико… и опять эта слабость напала, однако тишина больше не давила, выжидающе молчала, лишь усмехаясь, и злобно хихикая…
– Не признал… – Огорченно вздохнул человек, приспуская очки, и глазея на бога пустыми глазницами, – А извини-извини; вижу, ты не справился с дарованной тебе честью… однако время свихнуться, ты выбрал правильно… – Он вынуло меч из-за спины, и медленно не спеша, принялся подходить к кукловоду.
– Марк! – Крикнул Такешико, обреченно.
– Я умоляю… прекрати… – Недовольно проворчал незрячий. Он ударил один раз, быстро, – да так быстро, что Такешико разглядел лишь смазанное изображение меча, но тем немение Марк успел защититься – подставить под удар, баклер…
Однако это не помогло. Баклер рассекло, вместе с ладонью и предплечьем наемника, но его раны не кровоточили… Марк просто упал и отрубился…
– Не елозь... твоя судьба предрешена… – Слепец дотронулся до лба Такешико пальцем, и к тому пришло понимание, некоторых аспектов происходящего…
– И где твой конь? – Спросил он.
– Это всего лишь условность. Он мне не нужен. Пару веков назад я понял, что без него бегаю быстрее…
– … а где другие?
– В других местах… Перед тем как покончить с тобой, скажи: Почему ты сдался? Почему закрыл глаза?
– Я… я… утонул…
– Поэтично, но сути не меняет, – ты слаб. Ну да ладно… – Он поднял над головой меч.
Вдалеке сверкнула умирающая звезда… затем вторая…
– Видишь, твои друзья уже ушли… и тебе тоже пора закругляться, поиграл и баста… – И он довершил удар, рассек Такешико на две части, развернулся, стараясь не смотреть на «человеческие» останки, и закурил…
Громыхнула молния, и начался дождь… через несколько секунд, он перерос в ливень…
– Когда умирают боги, даже небо плачет… – Слеза скатилась по его щеке, и он выпустил незамысловатое колечко дыма в воздух, – незрячий не смел, закрывать глаза; не имел права, ведь ему еще так долго ждать развязки…


Странный*человек / 04.11.2009.
 
Автор: Странный*человек
Бета: Нету
Название: 31 день.
Жанр: Мне сказали ставить Darkfic, но я не верю, однако не знаю, что в таком случае ставить… (Да и не знаю что такое Darkfic) поэтому ставлю Darkfic… Все логично…
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: Нецензурная лексика; насилие…
От автора: Эм… хм… извините если что =)



31 день…



(Одно маленькое, унылое гавно)



1 день




Я убью ее!

Она сломала меня с трех ударов. Влепила носком ноги в пах, ударила коленом по лицу, и не обделила вниманием многострадальную печень… из открытых окон, какой-то машины гремел «Linkin park», а я распластался внизу и, стеная, пытался нашарить руками мобильник…

Мне не помог даже разряд по боксу, все произошло так быстро, пшик(!) и я уже облизываю языком раскаленный асфальт… удары, отработанные до автоматизма, в бесконечных спаррингах тренировочного зала, не спасли; увы, разум просто не поспел, за движениями бестии…
Не думал, что дорогостоящие «элитные» парковки таят в себе, так много опасностей. И что бы я, еще, хоть один раз, вышел на улицу без защитной ракушки!
Увы, отрубился, когда она тащила меня, к своему старенькому Mercedes-y с покореженным бампером… неудачно стукнулся затылком, о ее ногу…



2 день



Наркотики правят балом!

Они пируют на мозгах, жадно выдавливая из меня все слащавые соки, и я утопаю, – утопаю в жиже галлюцинаций; захлебываюсь бредом и кричу, а они продолжают, – продолжают пожирать сознание…
Я ору сквозь слезы, но не могу очнуться. Я обречен… обречен тонуть целую вечность в моей фантазии, – в фантазии, опьяненного рассудка.


Наркотики легко стянули в твердый, руководящий кулак, все мое сознание, и навязали тоталитаризм.
Мне не понравилось, высказался – стал брыкаться: Они прислушались, и сменили режим на анархию, слегка ослабляя свою хватку, – я смог выбраться, распутать цепи сна; опозоренный, униженный, побежденный смог вылезти на берег реальности, отплевываясь солоноватой пеной горечи отходника…

Не помню что было, но представляю, что будет…

Она и вправду накачала меня, какой-то дрянью, и я лежал весь день в слюнях, соплях, изредка просыпаясь, и видя серые стены с ромашками на обоях.
Казалось, что цветы скалились, издевались и хохотали надо мной, – над моим поражением.
И лишь обычный наркотический бред, навещал меня, – разбавляя эйфорию, настоящей страстью фантазии… и реальность перемешивалась с выдумкой, затмевая взор сладковатой пеленой вымысла, – резко отдающей запахом крови, – запахом тлена, и с силой, бьющей по небу, привкусом металла…



3 день



Помню, как очнулся...


Помню, как сквозь серую пелену, осмотрелся...
Помню, как с трудом собрав слюну, с чувством плюнул ей в лицо…
Помню, как мне понравилось, захотелось повторить, я даже смог победоносно ухмыльнуться...
Помню, как ей не понравилось… заплеванное лицо в один момент, выразило негодование и гнев...

Дальше не помню…



4 день




Очнулся от собственного кашля, – он раздирал глотку, невероятной болью, и пожирал разум, – осознанием, того, что в пищевод, заливают какую-то раскаленную дрянь.

Стены и ромашки…

Бестия кормила меня с ложечки, – это было чертовски мило…

Вкуса не чувствовал; горло словно горело, перебивая все потуги определить составляющее ядреной похлебки, а рвотные спазмы сковывали мышцы, не давая проглатывать пищу.

Я плевался; я рычал…

Челюсть неимоверно болела; не хватало нескольких зубов; бестия уговаривала меня, есть, – мило и с «сумасшедшей улыбкой» на устах. У нее тоже не хватало зубов, но – это явно не являлось моей заслугой.

Я не слушался; рычал; вертел головой и пытался освободиться. Наручники, в свою очередь, не давали выбраться из дорогого антикварного кресла, перепачканного в чем-то непонятном и неимоверно противном…
Она посмотрела на меня серьезно; без тени улыбки; грозно сверкнули ее ледяные, пустые глаза, и я успокоился, обмяк, – уперся спиной в мягкую спинку и послушно открыл, болящую пасть…

Она ушла, виляя тощими бедрами…
Я провалился в небытие, только через несколько минут, – боль выключила меня. Боль от ожогов…



5 день




Она пришла с утра… открыла створки окон, впуская солнечный свет, внутрь комнаты.
Тепло принялось активно лизать избитое тело – и на несколько секунд, я закрыл глаза, вспоминая прошлую, ту «лучшую» жизнь…

Все же я разглядел ее: сначала комнату, потом тварь…

Маленькая спальня, но без кровати, – знаете, такая аналогия сразу проскакивает в голове… “боксер без рук”.
Центр занимало кресло, то на котором «беспокойно, покоилось» мое тело.
В углу стояла тумбочка, а на стенах можно было увидеть, чертовы обои с цветочками, – будь они трижды прокляты своими Цветочными Богами!
Тварь же, была в шортиках и топике, с книгой в руках… худющая и плоская, как смерть… но жилистая, аки профессиональный спортсмен.

Она пододвинула тумбочку ближе, присела рядом, и, погладив мои грязные волосы, принялась читать…

Эта была сказка…

Сказка Братьев Гримм...

Эта, грязная потаскуха, читала мне сказку!

Я так никогда не орал… и меня так никогда не били по голове. С тех пор бестия, больше не открывала окон.

И опять темнота…
Я люблю ее.
Свет и сумерки, жгут очи; заставляют их плакать… а мне не нравиться когда они плачут; не нравиться когда я плачу… мне мало что нравиться.
А Тьма? Да… Тьма мой «лучший друг», и я с трепетом ведаю ей, все свои переживания, все свои тайны, и лишь она одна выслушивает, все мои молитвы без исключения, с надеждой глазея в будущее своим черным и ослепшим, от вакуума пустоты, глазом…




6 день


Вопросы…

Их было много… я бы даже сказал, слишком много, и сквозь тонкую грань сна, они всегда находили проторенную дорожку к моему сознанию; врываясь, и тревожа; шокируя, опутывая рассудок, загадочной дымкой неизвестности, – они издевались надо мной…
И они прилипали друг к другу, создавая гигантский снежный ком непонимания, и он лишь рос; питаясь собой, а я сходил с ума…

“Интересно, что я ей сделал?”

“Кто она?”

“А кто я?”

“Почему меня никто не ищет?”

“Почему я не могу просто умереть?”

“А если перекусить язык, словно ниндзя, да захлебнуться кровью?”

“Нет… я слишком слаб для этого.”

“А перегрызть вену на руке? Дотянуться до предплечья пастью, и сомкнуть челюсти, а затем вкусить собственной плоти, – собственной крови… господи как пить хочется…”

“Но почему она выбрала именно меня?”

“И зачем связала?”

“Зачем я ей сдался?”

“А ждет ли меня Клариса?”

“Кристофер Дункан, ты гребанный романтик?”

“Нет, Кристофер, скорей ты обреченный на смерть… Хотя может и нет?”

“Есть ли надежда Крис?”

“Да… Криси… Ведь надежда никогда не умрет?”

“Посмотрим…”



7 день




Судя по всему в квартире было аж три комнаты! Конечно же, помимо кухни и ванной…

Спальня, в которой проживал… нет скорее в которой затухал я; гостиная, – ее мне не суждено было увидеть похоже никогда; и тренировочный зал, – в нем она денно и нощно, отрабатывала удары, – тренировалась, что бы потом с умом применить все свои замечательные и полезные знания на мне, на моем посиневшем от побоев, теле… да уж от ее доброты меня и вправду выворачивало…

Осознание количества комнат в квартире, не особо порадовало, да и не расстроило. Собственно мне на это было глубоко и наплевательски насрать, – я хотел, есть… весь день хотел отведать гребанный шмат мяса, вскрыть зубами банку кока-колы, чтобы деснами ощутить, эти влажные пузырьки, и продолжить дрянную жизнь в квартире сумасшедшей шлюхи…

Но она не пришла; хоть я и кричал; хоть я и требовал…



8 день



Она не смогла разбудить меня! И именно поэтому, тихонько ударила ногой в живот.
Это явно было лишним, да и слишком сильно, – я не выдержал… меня вырвало, прямо на нее… не знаю чем, но что вырвало – это факт; прямо на ее милую розовую юбченцию…
Так я никогда не смеялся… дикий хохот, перемешанный с бульканьем.
Выглядел я наверно жутко: бледное лицо, с выпученными глазами, и заблеванный подбородок.

Она покраснела, убежала и заперла дверь… я был счастлив, и плевать, что, судя по всему, за этим последует агония. Плевать на ту жуткую расправу, которую она учинит мне потом – через час, или на следующий день.
Главное, что сейчас я был счастлив, а остальное неважно… и мало что могло это изменить, ведь в это самое мгновение, меня пожирал «экстаз» восторга, – истинное упоение чистой «случайностью», – я хотел плясать, и даже пытался, но смог только жалко и нервно подергать плечами…

Малая победа, в одном месте, – лучше тотального поражения на всех фронтах. Хотя бы, как моральная составляющая для войск… Мы и вправду повоюем с этой сукой! Вправду Криси, я и ты… бок о бок… вправду…



9 день




Из реальности ничего не помню. Она снова накачала меня наркотой… И видел я лишь сны…

Будто бы освободился, придушил ее, и вернулся к Кларисе: Та лишь долго на меня орала, пилила день за днем, а я все пытался, объяснит ей, где пропадал, что меня держала в плену, сумасшедшая женщина с раздвоением личности…
Вскоре мне надоело, и я ударил её. И тут она преобразилась! Выросла, похудела; мягкие черты, обтесались, стали резче, волосы порыжели, проявились жилы – она превратилась в бестию… и вновь вырубила меня тем же набором приемов, что и при первой нашей «дружелюбной» встрече…

И это видение повторялось: раз за разом, тысячи – десятки тысяч раз, оно вонзалось в мое сознание, разрушая его, прогрызая в обороне работоспособности мозга, чудовищную, кровоточащую брешь, и словно червь оно въедалось внутрь, проскальзывая участок коры, и оставаясь жить внутри, – питаясь тем, чем придется, – моими нервами…
И я не мог сбежать, – не мог спрятаться, – не мог скрыться. Я мог только рыдать, осознавая, что все это уже происходило и не единожды. Я кричал, но крик мой умирал, а я погибал вместе с ним, и возрождался словно феникс, из пепла, покалеченный, но живой… И я переживал все это вновь – весь этот ужас сроднился со мной, но он так и не стал желанным, – ведь я не мог получать от позора и боли, удовольствие…



10 день



Она разбудила меня по-человечески, – мягко дотронулась до плеча, с улыбкой приветствуя. Напоила, накормила… и я никогда не ел, более вкусной яичницы с беконом… никогда не пил, более вкусного вина…

Она знала подход к человеку: теперь бестия, могла вить из меня веревки, а я был готов лизать ей руки… но в душе естественно ненавидел.
Сомневаюсь, что она это понимала: в тот момент, видя щенячью преданность в моих глазах, бестия тоже менялась, – агрессивность заменяло счастье, и казалось, что она светилась им изнутри, преображаясь, становясь привлекательнее что ли, – да простит меня господь за такие мысли… А я все еще хотел выпустить ей кишки; обмотаться ими, проломить ей голову кирпичом, а затем танцевать джигу на ее бездыханном теле, пока мои славные окровавленные ноги, не выдавили бы из нее все живительные соки, и я не упал бы, – отрубившись, без сил, прямо на ее бездушный труп… Хотя по правде сомневаюсь о наличие у нее этакой эфирной сущности, как душа…
Возможно при ее рождение, они были в дефиците, – закончились на божественном складе, и именно поэтому ей либо досталась бракованная или не досталась никакая, и дали ей пинка с небес, прям такой недоделанной отправляя на бренную землю…



11 день




Руки, ноги, где вы? Онемели… хотелось бы размять…

Сегодня не кормила, – да и вообще даже не зашла… коза…



12 день




Она пришла с утра.

Мы поговорили.


Ее звали Бэт. Я так и хотел сказать, что отвратительное имя, но не смог; не смог выдавить из себя такого… я боялся… ненавидел себя… вернее и себя и ее, но боялся… не смог возразить, – она одобрительно улыбнулась: “Мол, веди себя так мальчик, мне нравиться! Держи плюшку…”

Я поклялся себе, что больше такого не допущу…

В пять лет у нее уже был щеночек по кличке Аид… замученный позднее перочинным ножичком…
Волнистый попугайчик Полтергейст, умер от старости, – бедняга, сколько же ему пришлось вытерпеть за свои долгие годы? И как последняя живность ее мини-зоопарка, в стакане всегда плавали рыбки: Астра и Георгин… как то утром по неосторожности, она их выпила…
Сразу же видно! Обычная пятилетняя девочка… ничего странного, выбивающегося из нормы общественного сознания… ведь так? Я не возразил…

Она не покормила меня… да я и не расстроился… я был сыт ее воспоминаниями о жизни, по горло. Аж блевать хотелось…



13 день




Стены в цветочек…
Я их ненавидел…
Они были моим постоянным кошмаром…

Казалось, они жили, двигались и смеялись, – смеялись? Нет… Чертовы ромашки хохотали надо мной!

Она освободила меня, перед этим накачав какой-то дрянью. Я не черта не разбирался в наркотических средствах, поэтому просто ловил кайф, и видел галлюцинации…
Да и неважно это… я бы не смог ударить ее… то ли мышцы атрофировались, то ли конечности так затекли, да в принципе и то и другое… стоп, а это ли не одно и тоже?

Вобщем она помогла мне выйти в коридор… пройти в ванную комнату… она раздела, помыла меня… это было не очень-то и унизительно… Все это время я глядел на ярко зеленые глазастые пузыри, порожденные моей фантазией, – мы даже смогли переброситься парой фраз…

Пузырь Марк, был заядлым семьянином, а Фрэнк, оказался военным. Он нашел что рассказать…
Фрэнк, вел орды зелено-пузырчатых воинов во владения красно-пузырчатых врагов, и они сражались: сражались и умирали на диком поле, и плакали в домах неутешимые пузырихи - вдовихи…

Марк и Фрэнк, жалели меня… а я… а я не поверите, расплакался как дитя, – мне удалось поговорить хоть с кем-то нормальным…

Она помыла комнату; перетащила туда раскладушку; до толкала кресло до коридора, и помогла мне добраться обратно…
Затем пристегнула, – однако, вместо четырех наручников, как в прошлые дни использовала, лишь одни… закрепив правую руку к «спальному месту»…

Капля свободы в море отчаянья – даровала надежду, и желание жить. Просто поразительная тварь.



14 день



Спал на матрасе со слезами. Спина неимоверно болела, но мне все равно было мягко и хорошо, хоть и неприятно…

Время кормежки…
Я ел с пола… а аргументировала она это, тем что не престало животным, питаться как люди…
Я молчал, хмуро разглядывая ее мускулистые, волосатые ноги. А ведь не хотелось получить от этих мясных столбов, в очередной раз…
Затем она, смеясь, дала мне ложку… на что надеялась эта маленькая дрянь? Я ударил ее медленно… неуклюже… но она и вправду совсем не ожидала…
Возможно, у нее даже будет синяк, – хотя не знаю…
Вот у меня точно будет и, причем не один… я все-таки огреб от ее нижних мясистых культяпок…

Не так это уж и страшно, в конце концов, после третьего удара по голове, боли совсем не ощущаешь… проваливаешься в небеса… и улетаешь… становишься совсем невесомым… и будто бы со стороны наблюдаешь на то как выкладывается Бэт, а она ведь и вправду старалась! Оприходовала меня и мои органы, на пятерочку с плюсом! После такой, грамотно проведенной работы, я, похоже, не досчитаюсь нескольких десятков лет жизни… ну что же Бэт, спасибо за участие в распределение отведенного мне времени! И вправду, а зачем мне два лишних десятилетия? Ненужная мелочь… как и твои мозги милая Бэти…



15 день



Голова как опухший мяч… гребанная мразь…

Она вошла, виляя задницей, – я ничего не подозревал.

Несколько часов использовала меня как станок для совокуплений… отвратительно… противно… хочу оторвать свой инструмент, и разодрать кожу к которой она прикасалась… хочу искупаться, – сварить себя в кипятке…


Большого сопротивления оказать я не мог… не будем больше об этом – все и без того болит…



16 день



Трясло после вчерашнего…
Пытался ударить…
Она была навеселе, и каждый раз всего лишь заламывала руку, – я был за это благодарен, но не выказывал «это».
Ей нравилась эта игра, – мне нет.

Не помню, как выглядит жена… да и насрать я ее никогда не любил…



17 день



Она пришла хмурая – я заподозрил неладное. Шикнул ромашкам на стенах, что бы вели себя потише, и принялся ждать…

Дождался бля… пришла, свалила меня на пол, и пинала ногами пока не надоело… надоело, плюнула ушла и закрыла дверь… я тоже когда надоело харкать кровью, ушел – просто отрубился…



19 день




Очнулся в наркотическом бреду, – два предыдущих дня, вообще не помню; они, словно вырезаны из памяти, причем чем-то невообразимо тупым, и кем-то невообразимо слепым…

Она видимо помнит… пришла, извинилась за грубость… и объяснила, что меня объявили в розыск… поздновато, но все же радует.

Я ухмыльнулся и незамедлительно получил прямой удар в лицо. Да… а она по-прежнему в хорошей форме.



20 день



Кто-то звонил в дверь… Бэт не открыла.

Мы долго говорили.
Она вновь что-то рассказывала о себе; лепетала, что не хочет мне зла… и ей будет жаль, если придется меня убить… она не представляла как мне было бы, жаль…
В мгновение ока жизнь стала неимоверно ценной, а свободная жизнь… вообще превратилась в несбыточную мечту…



21 день




Она вышла… забыла закрыть дверь в комнату и дверь входную.

Я никогда не чувствовал такого восторга: Слезы навернулись на глаза, теплыми струйками омывая лицо; мурашки пробежали по спине ледяной стайкой, и холод страха «потери возможности» стянул горло невообразимой болью и горечью, в то же время разум охватило чувство, стократ превышающее пресловутое счастье…

Встав и удобнее приподняв раскладушку, я с трудом дошел до двери, ведущий в подъезд…

Не смог пройти. Раскладушка задержала. Возможно, я бы и додумался ее перевернуть – но через несколько минут, бесполезных тырканий, вернулась хозяйка…

Такой я ее еще не видел: багровая, и вены на ее шее вздулись, а глаза выпучились – я тут же попятился, бубня что-то извиняющее, споткнулся все о ту же проклятую раскладушку, и упал, при этом ударившись об угол шкафа затылком…


22 день




Я убью ее!!!

Тупая боль затопила сознание, и я не мог шевелиться. То стонал, то беззвучно, словно рыба открывал рот, не в силах вымолвить и третьесортного матерного словца.
Было очень плохо, – очень больно… и тело вновь наполняла ненависть, – та ненависть чертовой борьбы, что уже однажды умерла внутри, и начала разлагаться, поглощая стыд и презрение к самому себе…

Она сломала мне ногу… не помню как, не помню чем, но сломала…


Я чувствовал этот хруст и этот разряд страданий, сквозь пелену сна… Он словно молния ударял по чувствам, невероятным золотым разрядом – выпадам; обливая все прилегающие «постройки» взрывной волной мук, и выжигая активные зоны мозга, невыносимый пыткой…

А потом я провалился в океан уныния… и через боль слышал ее фразу, и ледяной холод затапливал сознание обреченностью: “Эту ошибку я больше никогда не допущу…”

Но невзирая, ни на что, в мыслях, перебивая волны восходящей боли, я продолжал повторить заветные слова, – слова заклинания; слова оберега, от приступов сумасшествия…

Я убью эту тварь…



23 день




Она покормила меня, но была зла… пары ударов избежать не смог… однако удачно смягчил их локтями… везет.

Недолго везло, – вдарила пяткой по ступне, за то, что лыбился. Похоже, сломала палец. Я не просек, это было больно? Ничего не почувствовал…



24 день



Стены и обои с ромашками…

Я не был психотерапевтом, но, похоже, что помешался, не хуже чем сама Бэт…

Я так и напрашиваюсь на удар…

Вместо Бэт я зову ее Блят, не знаю, почему так получается… чисто на автомате, я не могу сдерживать свои мысли… возможно тот тумблер, которые переводит слова в мысли и наоборот, сломался от бесчисленных ударов по черепной коробке.

Ей, похоже, эта «кличка», не нравиться… по крайней мере если б ей было безразлично, удары ногами были бы хоть на гребанную чуточку слабее...

Разве я не прав «ромашки на обоях»? Вот и они согласны, что, невзирая на попытки сохранить разум, я начал сходить с ума. Интересно с чего это они взяли?



25 день



Помывка, еда, секс… сегодня был очень плохой день…



26 день



Я убью эту тварь!


Она полезла целоваться! В первый раз за все время… и я не хотел упускать такого момента… я бы просто не простил себе…
Интересно она надеялась, что я отвечу, взаимной лаской? И буду любить ее до гробовой доски… правда не в качестве мужа, а домашнего животного?
Взасос! Вот же право дело дурра!
Я попытался откусить язык, но не получилось… навалился на нее, а она не успела перекинуть. Откусил у нее мочку уха, и плюнул этим великолепным трофеем, ей в лицо… мясцо наивкуснейшее я скажу… этот хмельной привкус победы, и вправду пьянил!
Она, бешено вереща, провела какой-то прием из айкидо: я полетел в угол спальни, ударился головой о тумбочку…

Бэт убежала рыдать в другую комнату, а я не прекращал смеяться… кровь из ссадины на лбу заливала глаза, а я хохотал… дверка тумбочки не выдержала встречи с моей головой и сломалась…

Какая же у Бэт вкусная кровь!



27 день



Вошла… и я проснулся в тот момент, когда она переступила порог комнаты. Наверное, от нее так и веяло угрозой, что не проснуться было бы просто невозможно…
И, наверное, она увидела каким, я стал бледным, и именно поэтому, противно ухмыляясь, подняла вверх ножовку…

Она не дала мне наркоты… принялась отпиливать палец. Так я никогда еще не орал…
Видимо кто-то из соседей даже пытался дозвониться… ничего у них не вышло, и скорей всего, зная буйный нрав хозяйки и ее достижения в единоборствах, они не спешили сообщать о криках в полицию…

Бэт делала это медленно, ощущая мои страдания, питаясь ими словно пресловутый энергетический вампир.
Право я рыдал как пятилетний ребенок. Боль свербящей пеленой охватывала разум, раз, за разом ослабляя хватку, и вновь сцепляя на моем горле когтистые пальцы, – разрывая горло хрипом.
И я ныл, да шипел, плакал да отплевывался, пытался оттолкнуть ее, но получал только удары в челюсть, которые на секунды могли заглушить страдания от главного процесса сегодняшнего дня…
И опять победа! Я смог хищно улыбнуться, – это произвело на нее впечатление, и она на несколько секунд приостановилась. А затем принялась вновь за свое черное дело, еще ожесточеннее и увереннее в своей правоте; в своих «правомерных» действиях… И все это время она навязчиво шептала – повторяла три заветных для нее слова:
“Око за око…”, а я в свою очередь думал, “Что за х*рня? И причем тут око за око?”

Говорила мне мама: “Не спорь с той обезьяной, у которой в руках пистолет”

Бэт даже сделала мне амулет – напоминание, какая забота! Повесила палец на шею…
Я хотел сказать что-то, но не смог двинуть: ни головой, ни челюстью…

Она покормила, но я тут, же выплюнул все, ощущая рвотные позывы…
Меня мутило от запаха мяса… от запаха своего мяса, и жженой кости… Да! Она пыталась прижечь рану зажигалкой…

«Око за око»... я покажу тебе что такое «око за око» бл*дь...



28 день



Я убью ее…

Вновь домогалась, я смог даже достать ее; схватить за рыжие, сальные волосы, потянуть вниз и вырвать клок… кажется она стареет, – слабеет так же как и я.
Она сказала, что урок не учел… и пошла за ножовкой…
Я в ужасе, словно нашкодивший кот, ползком, забился в угол… и раз за разом, повторял в уме слова: “Мама как же ты была права!”

Бэт легко вытащила меня… за ногу… за сломанную ногу… боже, как я визжал!



29 день



Видать у меня было заражение… потому что так она на меня еще не смотрела, с родительской любовью, с истинной жалостью: носила воду, еду, градусник, таблетки, лекарства, заваривала всякие травы, ну прям заботливая мамаша… а меня бросало из бреда, в жар…

Не чувствую тела, не чувствую конечностей…

Не уж то умираю?

Охренеть…




30 день.



Она притащила другого мужика, лет тридцати – тридцати пяти, за синяками плохо виден возраст.

Бедняга – у него была сломана нога, а морда превратилось в какое-то неудачное произведение скульптора, опухшее, и окрашенное в лилово-синий...

Действительно, одной и той же ошибки дважды она не совершает.



31 день



Она сказала, что я слишком хлопотный, – что я ей больше не нужен, и принесла инструменты для своего черного дела: ножовку, черные мусорные пакеты, топор и бритву…

Ей богу я обделался, но встал… Как? Не знаю… Отгородился от боли: страх в душе, достиг такой пиковой «отметки», что он просто-напросто поглотил всю боль разом, – съел ее, и так стало вдруг легко и спокойно! Я будто бы воспарил, – почувствовал, как энергия бежит по моим мышцам; я почувствовал, что могу ее победить… нет, я поверил в это; я могу ее победить – господи, в конце концов, она всего лишь сумасшедшая…


Наручники Бэт уже давно не застегивала, слава богу. Нога то сломана, куда убегу? Все логично…

Я кинулся на нее, и ударил, вложив все силы… представлял ее глаза, как вырву их, и раздавлю… раздавлю те глаза, что видели мой позор… я хотел не ее смерти, а мучений… я хотел показать ей что такое: «око за око»!
Ткнул «когтем» в глазницу – выколол глаз, и под ее крик вцепился и сжал челюсти – в невероятном усилии, откусывая ей палец, – он так и остался за щекой…
Откинулся назад; сил не было, попытался отползти, но она ловко перевернула меня, пнув по почке носком.

Она визжала, всхлипывая, и это было невероятно приятно… прямо ангельская песнь…

Я пятился, – пятился к валяющемуся парню, но он врятли мог помочь, хотя я и не рассчитывал, – не нужно быть врачом, чтобы определить: он проснется не раньше, чем завтра, а завтра врятли наступит…

Она ударила бритвой по горлу, с искусным мастерством, я окончательно опрокинулся на пол… и выплюнул палец, вперемешку со своей кровью…

Вспомнил! Сумасшедшие могут быть неимоверно сильными…


Последние что видел, это обои и ромашки… они больше не смеялись, угрюмо, махали руками, с каменными выражениями на лицах: им было дико жаль терять собеседника…

Я убью ее!

Сознание угасло…

Надежда умерла…



P.s.


1 день



Я убью ее!

Она вырубила меня с четырех ударов, и при этом сломала ногу, – причем ловко так, – качественно: видно, что мне она «вдарила ломиком», не первому… профессионалка блин. И откуда такое расточительство? Будто бы у меня целый ящик этих чертовых конечностей! Хотя… теперь даже и ящика нет.

Каратэ-каратэ… идиоты родители, пятнадцать лет учебы, а пользы ни на грамм, – эта ее скорость просто вынесла мой мозг… хотя и те три кружки пива в баре, тоже сыграли свою далеко не последнюю роль… Виктор-Виктор… зарекись ты уже, наконец, не пить…

Когда очнулся, увидел стены, – на них обои с ромашками. Ничего так, – довольно милые, – жить можно… только воняло здесь очень сильно и меня соответственно тошнило, чуть ли не каждую минуту… не такая уж я и чувственная душа, но вот этот непонятный стойкий запах, в котором явно чувствовался «аромат» отходов жизнедеятельности, просто убивал…

Пол рядом был залит, чем-то красным. Чернила? Возможно… Так же тут лежали перепачканные пакеты… В половой щели, не поверите! Я видел оторванный человеческий палец!

Ей богу я обделался…



Странный*человек / 06.11.2009.
 
Назад
Сверху