Скок-скок, щёлк-щёлк, гнался за козликом волк-волк...
Поджарый серый зверь резко взмахнул хвостом, ломая направление бега, и, не снижая скорости, врезался грудью прямиком в пышно раскорячившуюся путаницу ветвей.
Отчаянно зашелестевшие кусты хлестнули по морде, норовя угодить в бесстыжие рыжие глаза и поселить в них если не раскаяние, так хотя бы слёзы. Но за растревоженной мешаниной пожухлых листьев уже мелькнуло коричневое пятно, заставившее зверя тут же позабыть... да что там - просто не заметить последствий их мелкой мстительности и вложить все силы тела и духа в отчаянный рывок.
Клыкастые челюсти лязгнули, цепляя бедро рванувшегося в сторону оленька, острое копытце рассекло воздух, пытаясь сбросить насевшего на круп зверя - и оба с шумом и треском покатились в многострадальные кусты.
С полминуты волк со свирепым наслаждением сжимал и стискивал челюсти, перемалывая хрупкие шейные позвонки и вдыхая одуряющий запах горячей оленьей шкуры и первой крови. Затем всё-таки отпустил обмякшее тело, и, подняв голову, быстро осмотрелся по сторонам, вслушиваясь и принюхиваясь к донесениям беспристрастного сплетника - ветра.
Ничего особенно интересного о ближайшей округе тот не поведал.
Спокойно моргнув и облизнувшись, волк обошёл тушу и, нетерпеливо поддёрнув добычу за заднюю ногу, сноровисто вспорол клыками светлое оленье брюхо.
Когда желудок сказал своё решительное "хватит", в безраздельном распоряжении охотника оставалось ещё около половины добытого зверя - и примерно столько же утра. Конечно, полутьма царила под плотной сенью этого леса вечно и реагировать на какие-то вздорные смены времени суток особенной охоты не выказывала, разве что сгущаясь по ночной поре до полной чернильности. Однако, внутренние часы, от рождения вмонтированные куда-то под сердце, настойчиво утверждали, что до гипотетического полудня ещё несколько часов как минимум. То есть, предостаточно времени для того чтобы перетащить оленячьи останки на поляну, насобирать сушняка, закоптить неосиленное впрок - и вообще вспомнить, что у тебя кроме всего остального есть, между прочим, руки. Которыми ты не пользовался уже... раз, два... три... ох ты ж, чёрт.
Волк торопливо поднялся на ноги и, угнув голову к земле, принялся ожесточённо возить ею по влажной росяной траве, стирая с шерсти остатки подсохшей крови.
Через пару минут на том самом месте, где только что сгорбатился, крепко расставив передние лапы, поджарый серый волчара, из быстро рассеивающегося тёмного облачка густому лесному сумраку явился парень, в точности так же, пригнувшись на корточках, упирающийся руками в чахлую траву.
Поднявшись на ноги, откинул с лица волосы, отёр рукавом налипшую на щёку травинку - и одёрнув слегка потрёпанную короткую куртку, деловито оглядел предмет своего грядущего рукоприложения, сверкающий оголёнными рёбрами среди щедро подкрашенной кровями зелени.
Да, шкура предмета выделки уже определённо не стоила.
Наморщив брови, Грей раздумчиво почесал шею и ещё раз быстро огляделся, запуская руку в небольшой мягкий кожаный подсумок, по обыкновению ездящий на хозяйском ремне рядом с благородной потёртостью ножен.
Оранжевый глаз пробежался по чёрным стволам - и резко вернулся к только что оставленной точке, словно зацепившись за пятно особенно густого мрака, отдалённо напоминающее очертаниями человеческую или кого-то очень близкого к двуногим по телесному строению. Только то ли наглухо закутанного, то ли вообще сотканного из полупрозрачного чёрного тумана.
- Эй, ты!
Невежливо. Но за несколько месяцев оборотень уже привык к этим странным бесплотным теням, периодически появляющимся ниоткуда и непонятно с какими целями, и так же тихо, без долгих прощаний и исчезавших. Ни толку ни вреда от них особенного не было, в дела они не вмешивались, любые формы обращения воспринимали одинаково равнодушно. В общем, были идеальными собеседниками на тот случай, когда остро припекает не дать заржаветь способности держать осмысленную человеческую речь, а говорить с камнями, деревьями и самим собой пока ещё как-то неудобно. Не дозрел.
Присев на корточки и быстро управляясь с выуженной верёвкой, Грей ещё раз скосил глаза на видение, продолжающее тихо струиться в некотором отдалении язычками тумана, - и с беззлобной ухмылкой кивнул на ухватисто снующие руки
- Шашлыки любишь? Давай, помогай.
Крепко затянув скользящий узел вокруг задних копыт, оборотень перекинул верёвку через низко нависающий сук и потащил её вниз, постепенно поднимая раскачивающуюся тушу в воздух. Не дожидаясь и прекрасно зная, что ни любить шашлыков, ни тем более помогать неведомый (-ая/-ое), конечно же, не станет; максимум - соскучится и так же неожиданно растворится в воздухе, оставив теплокровного заниматься своими, совершенно неинтересными ей, тени, делами.
